А что там мама?.. – да, оказывается, я ей очень понравился, очень-очень, она так и сказала – «мне тоже, говорит, такие мужчины нравятся»... Как, почему, за что такое счастье?! – Светик загадочно вымалчивает. Женские секретики, значит.

И вот уже мы, длинноногие и счастливые, картинно выпархиваем из сияющей машинки. Подъездные бабульки одинаково пооткрывали замшелые рты, прибалдевши. (Удивительное зрелище, я вам скажу.) Мы хохочем, схватясь друг за дружку (чтоб не упасть). Целая батарея сглаза ведёт на Светины хулиганские ножульки прицельный огонь.

А нам хоть бы хны. Помнишь, Светик, подъезд? – Ой... да. Как забыть – точно-точно, он. Ну я и пьяная была-а-а... – И слава богу, а то бы ещё и не познакомились!..

Я ввожу принцессу в интимный полумрак моей берлоги. (Свершилось!) Наклонясь, расстёгиваю на ней туфельки. Нежная кожа икры обжигает пальцы.

– Господи, ты – Света, та самая Света – здесь?!! – вспомнилось окуджавское: «Ваше величество женщина, как вы решились – ко мне...»

– А вот и ванная, помню-помню... Здра-авствуй, зелёный тазик! (Господи, какой ужас.) А вот на этом кресле я спала! А на кухне мы с Фисой сидели, пока не приехало такси наутро, она мне ещё фотографии ваши показывала! – щебечет Светик, пока я мою руки и быстро соображаю – так, белорыбица, маслины, салатики готовы, водка в морозильнике... Что ещё?!

– Сейчас всё будет. Садись и смотри фотографии, это другие, художественные, у Фисы вообще полбука было моих снимков... А тебя будем снимать?

Она кивает, серьёзно насупившись, ножки поджала на уголке (трусики опять видны!), вся в моей папке. Я пчелою жужжу над столом. Иногда поглядываю на её внимательное личико, подсматриваю за её реакцией на эти такие знакомые, родные, выстраданные фото.

– Вот здесь ракурс шикарный... прямо как живая, да ещё это солнце сзади... Вот эта просто класс, у меня слов нет... Почему? – почему... а здесь всего три цвета – вода, такая голубая гладь, розовый матрац и голое тело, – тишь, ничего лишнего. Ой, а это ты сам придумал – чтобы Фису снять с этой чёрной лошадкой? – она же сзади совершенно её линию повторяет! Ген-ниально. Фиса – белая лошадка!.. А сколько ты, Ромик, плёнки извёл, признавайся, чтобы так близко поймать эту чайку?..

Девчонка поражает меня чёткостью видения сути. Откуда, откуда у неё это неожиданное образное чутьё! Наверно, возьмись я комментировать свои фотографии, ничего для неё нового и не сказал бы...

– Ромик, у меня же почти нет фотографий! Я хочу, чтоб ты мне сделал нормальный бук, только не фотографы эти, а именно ты!

Конечно, сделаем, я давно уже безмятежно об этом мечтаю, дай только добраться до природы. Достаю ледяную водку, мажу смачную икру на намасленные кругляши. Всё в моих руках кипит и спорится. Не успела девчонка сигарету выкурить – а стол уж ломится от яств, богатством красок поражая.

– Хозя-я-айственный! А скатерть эту... Фиса выбирала? – спрашивает Света с подтекстом.

Я смеюсь.

– Какое Фиса, она так мелко не плавала. Это я всё по рынкам бегал, по крупицам собирал уют... Ну, с нашей, наконец-то, встречей!

Она выпивает маленькими глотками, но залпом, почти по-мужски. Уф-уф-уф... Быстрей кока-колу, Ромик, сейчас внутренности все разъест... Кока-кола, оказывается, наш культовый напиток, можем выпить литр за день, – именно коку, не пепси... М-да-а. Ну ладно.

– Что-й-то тут тко-ое интере-есненькое.

Света с любопытством разглядывает застеклённый в смешную разноцветную рамку фотоколлаж у неё над головой: сердце – воздушный шарик с насосом (комментарий: «сердце моё переполняют чувства»), сердце – подушечка для иголок (комментарий: «не рань моё сердце колкостями»), сердце – розовая губка (комментарий: «чувства мои к тебе чисты»)... ещё несколько сердец.

– Это тоже не Фиса. Это я придумал на наш с ней последний её день рождения, такой вот артефакт наивного искусства, не возымевший должного действия... Кстати, день рожденья у неё через неделю, а мы с тобой как р-раз будем в доме отдыха! – И я потёр почему-то руки.

Она затянулась сигаретой, напустив на глазки выжидательную пелену:

– Бедный, бедный Роман. Ты её ещё любишь?

– Н-ну да. Как любят призраков давно умерших.

– Нет. Я вижу, что любишь... А если бы я была мужчиной, я бы, вообще-то, тоже в неё влюбилась! Я вообще боялась с тобой встречаться, думала – вас ещё что-то связывает.

– Связывают воспоминания. Объединяет – ничего. Нас с тобой больше объединяет, да, что же нас объединяет? – чувство света, чувство цвета, чувство такта, чувство слова, вера в любовь, английский, испанский опять же... – я вышучиваюсь, а у самого под темечком одна лишь мысль всё бьётся настороженно – вот тебе и Светик, милый сорванец, неужто она искренна сейчас?..

Беседа наша наливается особым – благостным и целеустремлённым теплом по мере того, как зажигаются внутри лампочки и пустеет бутылка... Беседа наша прозревает помаленьку тем гулким, осязаемым, давно известным, но всегда искомым и вдруг обретённым радостным смыслом, который щедро нисходит на нас лишь с непроизвольным расширением сознания. Как хорошо сидеть-то с ней, вот ведь интересная девчушка, думаю я и ещё думаю: никогда мы с ней вместе не выпивали вот так, всё-то я на машине. Мы говорим о верности в любви, о женской непредсказуемости, о Вагнере, о кока-коле и о целлюлите, о неизбывной красоте испанских условных периодов, о «Чёрном квадрате» Малевича и его отношении к Миро,[12] о холокосте, о непрерывной шампанизации и о мастях лошадок. (Бутылка-то у меня – литровая!) Задумчивым коромыслом стоит дым на кухне, уже открыто смотрит на меня снизу треугольник её трусиков, и темень тревожно заглядывает в окно: дурачок, пора, скоро передержишь её, ведь она – пришла – тебе – отда-а-а-а-а-а-а-а-аться!..

...да знаю я. Господи, а может быть, не надо? Вон глазки какие у неё сейчас хорошие светятся во тьме, немножко поехали, конечно, но душевные, о чём-то думают себе. Как же я её такую буду это. Она и маленькая ещё, господи! Может, подрастёт если?..

Не услышав ниоткуда ответа, я не очень уверенно встаю, чтобы зажечь свечи.

– Ой, как я люблю свечи! – оживилась она. – Всё равно какие, разные, лишь бы горели. Мне казалось в детстве, в них есть что-то такое... какая-то душа.

– Э-э, так ты не Светик, ты – Свечик!

Она вдруг ложится щекой на стол, гипнотизирует свечу. А глазки горят по-колдовски.

– Ну не-е-ет. Вообще-то я – Сту-у-улик... – отвечает Света, подумав немного, загадочно растягивая слова.

– Кто-о?

– Ну Стулик, Стулик. Сту-лик. Это Маринка ещё придумала, у меня потому что фамилия... прикольная – короче, мой прадед стулья делал.

...и какие стулья делал, дубовые, еловые, кондовые, узор-чаты-е, для основательных, поди, задниц...

– Тогда, значит, хотя бы как-нибудь «стульчик» должно быть, по правилам словообразования. А то что-то прочности не хватает... совсем уж маленький, э-э-э... ненадёжный, хлипкий предметец получается для родового назначения... – говорю я этак затуманенно, но тут же хлопаю по лбу себя: – Да как же я не сообразил, ещё Фиса какого-то всё Стульчика припоминала в связи с Мариной... А мне ещё тогда знамение сделалось, как дежа-вю какое или скорее... воспоминание о будущем, мгновенное затмение мозгов!

– Фиса твоя всё путает. Я – Стулик! – произносит Света многозначительно и, в доказательство как бы, подносит свечку к низу лица, навевая жути. – Я могу быть разной – такой – (лицо овечки) и такой – («Ну, чего надо?!»)... – Стулик, Стулик, Стулик!.. Стулик, Стулик, Стулик!.. – заклинает Светин негатив с насупленными бровками.

Да-да, с насупленно негативными бровками.

И!

Что-то просветляется в голове, да, здесь, сейчас, на прокуренной тёмной кухне. Что-то будто вот-вот вылупится из Светика, проявится, подчеркнётся светотенью... То есть, что обнажается суть явлений или там причинно-следственная связь событий – оно сказать высокопарно и по меньшей мере преждевременно. Но я прозреваю, я вспоминаю, я уже знаю откуда-то это словечко – в нём, или за ним, всё естество Светиково проглядывает, вся эта маленькая вселенная коренится. Вот она, Стулик, сказочная фея гремлинов, в строгой вуальке отрешённости! Губы чуть поджаты, глазища как бы в тумане – а сами колдовской происк затаили. (И в голове что-то своё варится, непростое, для кого и ядовитое, на женьшеневых кореньях настоянное, и вроде как пересоленное.)