Александр Бишоп – [email protected]

Моей Лауре

Юльке

С самого начала

Он запустил Word. В голове уже вертелось подобие первого абзаца для его нетленки. Проговаривая одними губами предложения, он пробовал слова на вкус, языком нивелировал стилистические неровности. Закурил, вышел в Интернет, открыл страничку своего виртуального дневника, написал: "Блядь, как же я заебался". Нажал Alt+F4, лег на диван, уткнулся носом в подушку и вскоре уснул.

Несколько месяцев назад я ощупал свои гениталии и обнаружил уплотнение у правого яичка. Подозревая рак и догадываясь, что дни мои сочтены, я решил срочно написать Роман Века. Я компилировал логи аськи и любимого чата, рыскал по ссылкам Гугля, которые он выдавал на запрос в строке поиска, содержавшей слово "любовь", и методично жал Ctrl+C, а затем в другом окне – Ctrl+V. Новым Берджесом мне стать не удалось – уплотнение за неделю само собой рассосалось, а контракт с издательством "Азбука" или хотя бы "Геликон-Плюс" так и не был подписан. И Роман Века я удалил, сначала нажав F8 в FAR'е, а потом дефрагментировав диск. Потому что я понял – вся мировая художественная литература лжет, она была написана злобными ущербными импотентами. Мы были воспитаны на книжках неудачников, философствующих алкоголиков и наркоманов. По-настоящему счастливый человек никогда не сядет за перо и бумагу. Мы искренне пытались идентифицировать себя с лирическими героями наших любимых книг, сопоставлять свои переживания и чувства с переживаниями и чувствами персонажей, вымышленных в больном подсознании больного человека. По-настоящему счастливый человек никогда не сядет за перо и бумагу. А сейчас я глубоко несчастен. Икар продолжает падать.

Мое сердце переполнено любовью как мочевой пузырь, готовый вот-вот лопнуть. И эта книга будет о любви.

Главная ошибка заключается в том, что ищешь человека, с которым можно поговорить, а надо искать человека, с котором иногда можно еще и помолчать. Я ее совершил. И когда со мной останется только моя ненависть, когда я перестану бояться потерять, когда перестану искать смысл и цель, когда желание внутреннего покоя пересилит желание призрачной надежды, Икар расправит оплавленные крылья и останется недвижим в пульсирующей пустоте, забытым ангелом забытого мира.

Заспиртуй ее и будешь ебать вечно.

Это был один из тех безумных летних отпусков в Архангельске, когда на улице стояла липкая жара, глаза постоянно слезились от солнца, а в карманах уже не было практически ни копейки. Молодой организм, уставший от регулярных возлияний, хотел чего-то нового, почти забытого: горячей плоти, запаха чудесного сока на пальцах, пряного дыхания в щеку.

Девочку эту, я уже и не помню, как ее зовут, мы с Вовкой подцепили на набережной. Была уже почти ночь, белая северная ночь, когда тусклый шарик солнца не скатывается за горизонт, воздух пахнет тополиным пухом, а ночная прохлада шепчет на ухо ласковые фривольности.

Обзвонив пару клубов, мы, было, собрались поехать в "Модерн", но что-то не сложилось – была закрытая вечеринка, или нужный человечек не смог помочь со впиской, это стало сразу абсолютно неважным. Девочка Вовку, видимо, знала и без лишних церемоний согласилась пойти ко мне. Мы гуляли по пустынным деревянным улочкам, смеялись и болтали о какой-то чепухе, прозрачный воздух резонировал нам лаем собак из частных домишек, и не нужно было ни алкоголя, ни чего еще, чтобы расширить границы нашей наивной радости.

Дома я вроде бы кипятил чай или мы пили водку – это был скорее шаблонный ритуал, дурацкое джентльменство, необходимые расшаркивания перед тем, чтобы затащить девочку в постель. А я все говорил и говорил какие-то умные фразы, пытаясь произвести на эту потаскушку наиболее благоприятное впечатление. Я тогда еще свято верил, что с женщиной просто необходимо разговаривать "до", несмотря даже на то, что мы с Вовкой собирались трахнуть ее по очереди "после". Нельзя сказать, что девочка была страшна как смертный грех, она была тощенькая, с маленькой грудью и лягушачьей мордашкой, впрочем, с чистой кожей, а я все расточал на эту деревенскую пэтэушницу самые свои сложноподчиненные предложения, сыпал цитатами и искрометно острил.

Трахнуть по очереди ее не получилось – мы завалились на диван втроем, и пока я пытался найти ее грудь, Вовка аккуратно и неторопливо вошел в нее сзади, не вызвав ни намека на эмоцию на глуповатом личике. Девочка вывернулась своим костлявым тельцем к нему лицом и я понял, что в ближайшее время могу развлечь себя разве что тем, что подергаю ее за соски. Я даже не удивился, когда сосков не нашел – под футболкой девочка носила странную картонную конструкцию, чтобы грудь казалась больше, и когда я пару раз ногтями поскреб по этому приспособлению, маленькая ручонка стукнула меня по запястью – несильно, но злобно. Ждать, пока Вовка кончит, не хотелось, я ушел в другую комнату и мгновенно уснул.

Наутро, когда я проснулся, Вовки уже не было, а эта засранка требовала чаю и бутербродов. Я угостил ее парой сигарет, дал какую-то мелочь на троллейбус и выпроводил за дверь, а сам стал искать себе компанию для очередного бесцельного дня, когда отпуск кажется почти бесконечностью, а денег уже почти не осталось.

Я встречал ее пару раз после этого – она пыталась клянчить у Вовки деньги, преследовала его и, в конце концов, уехала куда-то к себе в деревню, не знаю уж – насовсем или нет. И теперь я вспоминаю ее иногда, даже с нежностью и грустной досадой, ту девочку с картонной грудью, обыкновенную потаскушку, ту, которая первая мне не дала.

Романтика – это когда поебаться вдвоем.

Мы и потом по обыкновению выпивали. Я, как заезжая звезда из неофициальной столицы, пользовался тогда большой популярностью у своих старых друзей, что, впрочем, не мешало им пить за мой счет. Была середина недели, и народ потихоньку начал расходиться, мне предстоял еще один вечер в полном одиночестве со своими думками об утраченной любви, неясном будущем и о том, что все бабы – суки. Проводив последнего собутыльника, я вышел за сигаретами, сел рядом на лавочке и закурил. Мне было некуда спешить, а сумерки успокаивали, дарили мнимое душевное равновесие, и ебаться почти не хотелось. Наверное, я тогда еще не сильно пил и сидел без пива, жизнь казалась если и говном, то не полным, а цвета детской радостной неожиданности. Покуривая, разглядывал прохожих, спешащих по домам. Она подошла сбоку и уселась рядом, попросила закурить. Толстые ноги и слоновью жопу я в сумерках сразу и не разглядел, меня окутывало такое спокойствие и умиротворенность, что хотелось просто так сидеть, пускать колечки дыма, изредка невпопад отвечать на вопросы и смотреть поверх многоэтажки напротив на последние отблески солнца на оконных стеклах. Я не помню, о чем она говорила, но на предложение пойти ко мне на пару стопок, за что я куплю ей жвачку, восприняла как само собой разумеющееся. И мы даже выпили, прежде чем включить какую-то киношку и забраться в постель. Нет, это была не порнуха, а какой-то третьесортный боевик, который был вставлен в видеомагнитофон неизвестно кем и когда. Я и до этого не рассмотрел ее толком, а сейчас, в полутьме, освещаемой светом от экрана, глядел на ее лицо и думал, что все могло бы быть гораздо хуже. Почти трезвый и потому стеснительный, я провел ладонью по ее волосам, потом по лбу, лицу. Ощущение легкого покалывания, как будто ты гладишь массажную щетку. Лоб девочки был истыкан маленькими иголочками, которые неприятно впивались мне в кожу, и именно этот тактильный дискомфорт убил во мне все – сначала желание поцеловать, а потом воткнуть. Я обнял ее за плечи, но тактично пресек попытки стянуть с меня футболку. Так мы и пролежали в неловкой нерешительности до окончания киношки. Я в смятении, замешанном на легком отвращении и жалости, а она – в ожидании того, что уже заведомо не произойдет. Мы допили водку, и, посадив ее на первый троллейбус и поспав несколько часов, я опять звонил кому-то, опять договаривался с кем-то о совместной выпивке и далее по циклу.