Пока славный малый изнывал под гнетом мрачных дум, во дворце Сен-Мара только и разговоров было, что о «Театре Маленькой Королевы». Госпожа Миртиль, слушая донесения своих bravi, прикидывала, как же выпутаться из неприятного положения, в которое ее поставили эти олухи и растяпы, упустившие добычу.
Что предпочесть? Подстеречь юного Анри и девчонку, схватить их и тут же отправить на Тортугу? Или же разделаться с ними здесь, в Париже?
Но в любом случае дело надо было кончать. Она улыбалась своим приспешникам, мысленно повторяя: «Армель и ее горбун должны исчезнуть. В любой момент они могут донести на меня, и тогда хлопот не оберешься! Мальчишка, может быть, и не знает, кто нанес удар, но девчонка вряд ли забыла, как ее отец вошел в „Сосущего теленка“. Следовательно, они должны замолчать навсегда! Неприятности мне ни к чему».
…В этот день солнце светило так ярко, что наярмарке и особенно у театра мамаши Туту собралась толпа, еще более многочисленная и веселая, чем обычно.
Армель уже закончила выступать, а господин Плуф, насмешив публику до слез, выкрикивал своим гнусавым голосом:
— Входите, дамы и господа! Входите, не пожалеете! Всего за два соля[49] вы увидите незабываемое зрелище! Вас ждет мамаша Туту, женщина-пушка! У нее такие ручищи, что она может свернуть шею немецкому рейтару, если тот к ней сунется! Мамаша Туту, чтобы вы знали, удостоилась чести выступать перед их величествами шахом персидским и султаном суданским! Ни в Персии, ни в Судане они такого не видывали! Мамаша Туту покажет вам своих восхитительных пуделей, которым нет равных по учености и уму!
Пока зрители, разинув рот, внимали клоуну, а тот зазывал их, строя уморительные гримасы, к «Театру Маленькой Королевы» незаметно подобрались два головореза: Жоэль де Жюган и Эстафе. У каждого из них под мышкой был небольшой сверток, обернутый в дерюгу.
Обойдя толпу зевак, они оказались у двух крытых фур, за которыми располагался сам театр и подмостки, где в этот час собрались все участники представления, окружив господина Изидора.
Театр, коль уж мы согласились именовать его так, представлял собой обширный шатер из полотна, натянутого на тонкие столбики. Внутри, на деревянном помосте, возвышавшемся над землей, стояли длинные скамьи, выкрашенные зеленой краской.
Подручные госпожи Миртиль, приподняв полотна шатра, быстро юркнули под помост и занялись весьма странным делом.
Под дерюгой у них оказались небольшие ведра с темной вязкой жидкостью. Это было изобретение мужа Миртиль: с помощью вещества, состоявшего из смолы, дегтя и камеди[50], было легче легкого поджечь даже отсыревшее дерево.
Сравнить его можно только со страшным греческим огнем, наводившим ужас на европейцев со времен крестовых походов, ибо неверные одержали благодаря ему множество побед, и само море воспламенялось при соприкосновении с этой горючей смесью.
Достав кисти, слуги Злой Феи щедрой рукой намазали столбы, балки и поперечины.
Затем они подлезли под фуры и торопливо забрызгали колеса, а также днища повозок.
Завершив свое черное дело, они оставили ведра, в которых еще темнело немного жидкости, под подмостками и опустили в одно из них конец длинной веревки, пропитанной серой.
Не обращая внимания на лай собак, почуявших чужих, они обменялись улыбками, от которых содрогнулся бы любой смельчак.
Госпожа Миртиль будет довольна!
И, конечно, она не поскупится в благодарность за такую важную услугу! Два негодяя счастливо засмеялись, предвкушая поживу, а глаза их горели алчным огнем…
Воспламеняющая жидкость была так хороша, что на Тортуге члены братства частенько пользовались ею, чтобы поджечь вражеские корабли.
Вот и теперь пламя вспыхнуло мгновенно, распространяясь со скоростью ветра. Запылали одновременно и фуры, и подмостки, и сам театр. Огромные красные языки поднялись к небу, повалил густой дым, и в нем стали задыхаться как люди, так и животные.
Тут же раздались крики:
— Пожар! На помощь! Спасайся, кто может! В этот самый момент Анри де Лагардер изображал на сцене горбуна. Он единственный не потерял головы. Этот необыкновенный мальчик преображался в минуту опасности, обретая присущие только ему хладнокровие и ясность мысли. Первая, о ком он подумал, была Армель. «Сначала надо спасти ее, потом — остальных!» Стена огня и дыма стояла перед ним, но он смело прыгнул вперед, подхватил на руки дочь Оливье де Сова, смертельно бледную от страха, затем отступил к горящей фуре и спустился по лесенке на землю.
Поставив на ноги девочку, он крикнул:
— Скорее! Беги отсюда, Армель! Я сейчас вернусь!
Ничего не соображая от ужаса, она подчинилась властному голосу своего друга и бросилась бежать к бронзовой лошади Генриха IV. А ее юный покровитель, накинув на себя грязную дерюгу, смоченную в воде, шагнул в пламя, нахмурив брови, но с надменной улыбкой на устах.
Крики людей не заглушали воя несчастных собак, по-прежнему запертых в клетке. Почти ничего не видя из-за дыма, двигаясь на ощупь, Анри все же добрался до нее, вышиб ногой решетку — и пудели с оглушительным лаем кинулись прочь.
Натолкнувшись на дрожащего Изидора, Анри хорошенько встряхнул его и почти бросил ему в объятия Розу Текла, что само по себе было великим подвигом.
— Возьмите же себя в руки, черт побери! Не хныкать надо, а действовать! Уходите отсюда, спасайте мадам Розу!
Затем Лагардер кинулся к убогому ложу, откуда доносились стоны матушки Бернар. Вот уже неделю славная женщина, как говорили соседки, «дышала на ладан». Ее уже не чаяли спасти. Она дошла до того состояния, когда больной, измученный страданиями, жаждет не столько выздоровления, сколько избавления от мук. Пожар привел ее в ужас, но бывшая подруга Пейроля готова была смиренно принять даже такую смерть — в пламени и в дыму.
— Мужайтесь! — крикнул Анри, разглядев свою приемную мать. — Это я! Я иду к вам!
Она улыбнулась. Для нее вся красота и благородство мира были воплощены в этом мальчике, и над головой его она видела ореол блистательного будущего.
Вынеся больную из пекла и доверив ее попечению сбежавшихся соседей, последний из Лагардеров вновь ринулся в огонь с той же странной улыбкой на устах. Однако, хоть он и действовал с быстротой молнии, пламя опережало его, распространяясь с чудовищной скоростью.
Воистину то было дьявольское изобретение, и Эстафе с Жоэлем де Жюганом потрудились на славу!
Когда юный Анри появился на сцене, он не увидел ничего, кроме огня и дыма. Наполовину обгоревшие столбы и доски едва не рухнули под тяжестью его тела.
За огненно-красным занавесом раздавались душераздирающие крики. В зале явно царила паника. Обезумевшие зрители устремлялись к выходу, толкали и давили друг друга, не сознавая, что их может спасти всего один прыжок.
Сцена с грохотом обвалилась, но Анри уже успел соскочить вниз. В мгновение ока он понял, что происходит. Нахмурившись, он набрал в грудь воздуха, и его могучий голос, подобно трубному зову слона, заглушил стоны, вопли и проклятия:
— Не теряйте голову, дурачье! Слушайте меня, и тогда никто не поджарится на этой сковородке! Верьте мне! До земли всего-навсего два фута. Срывайте шатер и прыгайте с помоста! Прыгайте, говорят вам!
И тут в двух шагах от него разыгралась ужасная сцена. Несколько лакеев и зевак, повар с полудюжиной поварят и даже какой-то рослый дворянин, недостойный носить шпагу, так стремительно ринулись к краю помоста, что сбили с ног молодую женщину, которая и без того едва не теряла сознание, задыхаясь в дыму.
Наказать негодяев было делом одной секунды для великолепного Лагардера, в чьей груди билось отважное и доброе сердце. Расшвыряв лакеев и поварят и дав подножку бесчестному дворянину, он склонился над молодой женщиной, которая лишилась чувств. Огонь уже лизал подол ее платья.
На одно мгновение Анри смутился, увидев разметавшиеся по плечам белокурые волосы и нежную шею, но, чистый помыслами, как истинный герой, тут же овладел собой.