Турмантен лично проследил за разгрузкой испанского судна. После этого, обратившись к его капитану, тощему лысому человеку с желтушным лицом, он произнес:

— В своих молитвах благодарите Морского Рыцаря, который командует нашим судном. Если бы не его непоколебимая приверженность к учтивым манерам, вы, сеньор, уже давно были бы расстреляны и сброшены в море в прочном холщовом мешке и с тяжелым ядром на ногах! Ваше поведение с дамами только этого и заслуживает!

И вот настала ночь, прозрачная ночь, каких никогда не бывает в Европе. Оливье де Сов мечтательно оперся о борт и глядел на фосфоресцирующие волны. Воспоминания о Франсуазе Рамель и ее поцелуях бередили его душу. Одинокая слеза сбежала по его щеке. С тех пор как Франсуаза спит в могиле, он не знает женской ласки, но стремление снова оказаться в нежных женских объятиях охватило его лишь однажды. Это было в тот роковой вечер, когда негодяй со шрамом привел его к владелице «Сосущего теленка».

Сегодня, когда шлюпка корсаров приблизилась к лодке с девушками, он испытал то же самое чувство. Такой груз мог послать только дьявол-искуситель! Девушек было около тридцати, все они были молоды, красивы и почти раздеты: их столь торопливо спровадили со шхуны, что они попросту не успели одеться.

Одна из этих бедняжек, обезумев от ужаса при виде жестоких лиц корсаров, бросилась в воду. Оливье кинулся следом и спас ее. «Не убивайте меня!» — молила она. Внезапно он почувствовал, что тело ее обмякло: она потеряла сознание…

Поднявшись на борт, Оливье отнес ее в свою каюту и призвал корабельного лекаря.

Девушка была необычайно хороша собой: длинные темные волосы, стройное тело… Оливье вспомнил ее иссиня-черные волосы, ее маленькую, как у ребенка, руку, неровно вздымающуюся грудь, жемчужного цвета зубы…

Если он захочет, это удивительное создание станет его вещью, его рабыней. По закону Берегового братства она — его добыча и всецело принадлежит ему.

Но Фламанко благороден и чрезвычайно щепетилен. Его чувствительная душа не позволяет ему уподобляться прочим корсарам. Ибо, как вы уже догадались, в сегодняшнюю жаркую тропическую ночь «Звезда морей» превратилась в корабль любви… Все матросы, кроме тех, кто несет вахту, пьют, поют и веселятся. Испанское вино течет рекой. Некоторые пленницы под звуки бубнов и кастаньет исполняют танцы своей родины.

Даже Турмантен заперся у себя в каюте с очаровательной блондинкой.

Неожиданно Морской Рыцарь вздрогнул.

Нежная рука легла ему на плечо.

Возле него стояла спасенная им черноволосая девушка. Глаза ее блестели. Она улыбалась.

— Капитан, — сказала она нежным голосом на чистейшем французском языке, — я хочу выразить вам свою благодарность… Судовой врач привел меня в чувство и даже успел поболтать со мной… От него я многое узнала… Ваше поведение восхищает меня… Вы один из тех рыцарей-французов, которые…

Смутившись, молодой человек перебил ее, переведя разговор на другое:

— Вы прекрасно говорите на моем родном языке. Значит, вы тоже являетесь подданной Его Величества Короля-Солнце?

Девушка засмеялась.

— Нет, и сожалею об этом. Я из Испании, а зовут меня Марипоза Гранда. Мой отец был егерем в Версале, служил у знатного вельможи, графа де Монборона. Вот почему я говорю по-французски так легко и нет для меня секретов в дивном языке Мольера и Расина.

Марипоза чуть отстранилась, но Оливье тут же привлек ее к себе. Она рассказала ему о своей жизни, а такие рассказы часто служат предвестием близости.

После смерти графа де Монборона егерь вернулся в Испанию, где его ожидало небольшое наследство. Во Франции смиренный вдовец почти не брал в рот вина, а тут вдруг стал пропадать в кабаках и водить копанию с дурными женщинами. Однажды утром его под руки привели домой: он был мертвенно бледен, хрипел, на губах выступила пена. В его боку торчала всаженная по рукоять огромная наваха[48]…

Остатков наследства Марипозе хватило еще на год, а затем добрые люди посоветовали ей перебраться в Мексику. Говорили, что там можно легко найти себе мужа.

— Все остальное вы знаете, капитан…

Оливье в свою очередь раскрыл ей душу.

До чего же приятно говорить с женщиной, которая бывала и в Париже, и в Версале… Как сладко ощутить прикосновение нежных рук. Он говорит с Марипозой Гранда как с подругой.

И она слушает его как подруга.

А может быть, и не только как подруга, ибо, когда он начинает рассказывать об Армель, испанка кладет голову ему на плечо.

Оливье умолкает. К его тщательно выбритой щеке мягко прикасается бархатистая щека Марипозы. Внезапно горячие губы впиваются в его рот долгим страстным поцелуем.

— Люблю тебя, люблю! — стонет Марипоза. И сильные руки подхватывают ее, прижимают к груди… Неодолимое желание дурманит голову молодого человека…

Но на пороге каюты он резко останавливается. Перед глазами его вдруг возникает Армель. Что, если и ей доведется оказаться однажды на борту пиратского судна? Неужели и ее ожидает такая судьба? Он опускает на пол испанку, которая глядит на него в изумлении.

— Что с вами? — спрашивает она.

— Есть одно препятствие, — отвечает он с поклоном. — Законы Берегового братства запрещают мне жениться на испанке… И я не смею злоупотреблять…

Она не дает ему закончить. Нежные руки обвивают его шею, а в ушах звучит жаркий шепот: — Что с того! Будем счастливы!

VIII

ПЕРСТ БОЖИЙ

«Положительно, Маленькая Королева принесла нам удачу, — размышляла громадная и благодушная мамаша Туту. — С тех пор, как наш Анри выудил эту девчонку из зловонной Сены, народ валит к нам валом…

Милашка нравится всем — и бездельникам, и солидным людям. А сборы как возросли!

Она и танцует, она и поет! Посылает воздушные поцелуи с изяществом феи. До чего прелестна эта сиротка! Ее манерам позавидуют многие ребятишки из тех, что растут под крылом любящей матери».

— Верно я говорю, господин Изидор?

Тот, к кому она обратилась, с великим тщанием брился неподалеку и от неожиданности порезал щеку. Паяц, как известно, был чувствительнее кошки и, кажется, начал дрожать, едва появившись на свет. Его пугало абсолютно все. Анри говорил о нем: «Даже тени своей боится!» И в словах этих заключалась истина. Не случайно он вздрогнул от испуга при звуках знакомого и, можно сказать, родного голоса. Выругавшись про себя, он ответил вопросом на вопрос, не теряя добродушия и с изрядной толикой здравого смысла:

— Может, вы что-нибудь добавите, мадам Роза?

— С какой стати? — насупилась мамаша Туту.

— Гм! — скорчил гримасу неподражаемый мим. — Должен признаться, ваш вопрос повис в воздухе…

Повелительница собачек глядела на него озадаченно, но наконец, осознав свою оплошность, расхохоталась.

— Ваша правда! Я говорила сама с собой, и вы не знаете, о чем я думала. Но ответьте же мне, дражайший Плуф, согласны ли вы, что наши дела идут превосходно с тех пор, как у нас появилась милая Армель?

Плуф покачал головой. Смачивая слюной царапину, он протянул своим гнусавым голосом:

— Превосходно, да! На мой взгляд, даже слишком хорошо!

— Что вы такое говорите! — возмущенно пробасила Роза Текла.

На сей раз клоун скорчил самую жалостливую мину.

— Подобно здоровью, которое являет собой переходное состояние к болезням и смерти, успех предвещает неминуемое разорение и безденежье. Нас ждут тяжкие испытания. Так устроен мир.

— Скучный вы человек! — с насмешкой молвила Роза Текла.

— Зато я хорошо знаю жизнь, — стоял на своем Плуф. Мамаша Туту пожала плечами, а мим снова взялся за бритву.

Вот уже несколько дней он хандрил, не желая признаться в том самому себе. Его мучили неясные странные предчувствия, и он повторял:

— Что-то должно произойти… что-то случится, и это изменит все.

Господину Плуфу для счастья необходимо было ощущение уверенности и постоянства. Если жизнь шла заведенным порядком, он был готов признать, что человек может сносно существовать в этом лучшем из миров. Что делать? Его заячья натура требовала покоя.