Маленький Парижанин ответил просто:
— Сударыня, я готов отдать жизнь за то, чтобы эта девочка была счастлива.
Тихий ангел пролетел. Дочь Оливье де Сова вернулась на свое место, лакеи сменили тарелки и бокалы. Жанна де Монборон задумалась…
«Этим юношей мог бы гордиться самый высокий род… И как мучительно напоминает мне о чем-то его имя! Принадлежит ли оно ему? Да, без всякого сомнения!
Лагардер… Лагардер… Я должна найти разгадку этой тайны.
Я, безусловно, уже слышала эту фамилию. Должно быть, ее упоминал мой дед… Наверное, я была тогда еще девочкой… О! Я непременно все выясню!»
На следующий день графиня де Монборон извинилась перед своими гостями, сказав, что на два дня покидает дворец.
К вечеру госпоже Бернар стало хуже. У нее начался бред.
Камеристка графини со всех ног помчалась за доктором, а Анри уселся у изголовья той, что заменила ему мать в первые годы жизни.
Склонившись над ней, он старался уловить отрывистые слова, слетавшие с воспаленных губ.
Как ни горько было Маленькому Парижанину потерять эту женщину, он с тревогой спрашивал себя, успеет ли она перед смертью раскрыть тайну его происхождения, как много раз обещала. То, что он слышал, не говорило ему ни о чем:
— Версаль… Лагардер! Лагардер! О, эти мертвые! Господи, упокой их души! А ты, Пейроль… соблазнитель… убийца! Прочь! Прочь отмени! Исчезни навеки!
Потом и эти слова стали неразличимыми. Умирающая уже едва ворочала языком, и из ее горла вырывались только какие-то невнятные звуки.
Анри взял в ладони исхудалую руку, покрытую бисеринками ледяного пота.
— Госпожа Бернар, — умоляюще сказал он. — Матушка Бернар… прошу вас, сделайте усилие, постарайтесь! Вы меня слышите? Это я, ваш Анри!
Она показала взглядом, что слышит.
— Тогда соберитесь с силами! — продолжал подросток. — Подумайте, ведь от ваших слов зависит все мое будущее!
Она опустила веки в знак согласия, но уста не разомкнула.
— Если вы не можете говорить, то попытайтесь ответить на мои вопросы. Господь вознаградит вас за это… Господь все видит и все знает… Скажите же, матушка Бернар, моего отца звали Лагардер?
Ничто не дрогнуло в лице, уже приобретшем восковую мертвенную бледность.
— Вы не хотите ответить мне? — спросил несчастный мальчик, утирая пот со лба. — Почему вы молчите? Как это жестоко!
Тогда, собрав все силы, госпожа Бернар приподняла правую руку и выдохнула:
— Страшная тайна… Господин Анри… еще слишком юн, увы! Совсем дитя…
— Слишком юн? Я уже почти мужчина! Через два года, уверяю вас, мне не будет равных в искусстве фехтования! Я стану лучшей шпагой королевства… И тогда пусть трепещут мои враги! Пусть трепещут злодеи!
При этих словах молния сверкнула в угасающем взоре Сюзон Бернар. Прозрела ли она (как, уверяют, со многими случается в последние мгновения жизни), увидела ли блистательное будущее склонившегося над ней ребенка? Или Господь раскрыл ей глаза?
Задыхаясь, он продолжал:
— Матушка, мы уже не у бродячих комедиантов, нам покровительствует знатная дама. С нами и за нас добрая графиня де Монборон, дочь маркиза де Сеньле, внучка великого Кольбера, и теперь я…
Он остановился, увидев, как руки госпожи Бернар заскользили по одеялу, словно бы вычесывая невидную шерсть.
Увы, сомнений не оставалось: начиналась агония.
Однако Анри, с лицом, залитым слезами, не желал с этим смириться, по-прежнему умоляя говорить ту, то уходила от него навсегда, унося с собой тайну.
— Скажите, я Лагардер?
Сюзон Бернар не осмелилась сойти в могилу с ложью на устах.
Она нашла в себе силы не только трижды произнести одно слово, но и кивнуть в знак подтверждения:
— Да… да… да…
— Милосердный Господь! — громко сказал Анри. — Помоги этой смелой христианской душе! Позволь ей развеять тьму, в которой я брожу, подобно слепцу, еще более тяжкую и густую, чем тьма, которая ждет ее!
И, склонившись к самому уху госпожи Бернар, спросил:
— У вас есть свидетельство… документ?
— Нет!
Худые руки еще быстрее засучили по одеялу, дыхание стало прерывистым, послышался хрип…
Анри показалось, что она просипела еще что-то. Нагнувшись ближе, он услышал:
— Дория… Златовласая Дория… Герцог Гвасталльский… Лагардер… счастье…
И затем пронзительный страшный крик:
— Анри! Спасите Анри! Гонзага, герцог Мантуанский, вы чудовище!
Это был конец.
Лицо госпожи Бернар внезапно посинело, голова дернулась и склонилась вправо. Смерть свершила свое дело.
Анри закрыл покойной глаза и бережно прикоснулся губами к холодеющему лбу.
Всю ночь он безмолвно молился, стоя на коленях в комнате усопшей, подле которой сидели, сменяя друг друга, безутешные Армель, Роза Текла и Изидор.
Вознося молитвы за упокоение души приемной матери, он время от времени говорил себе: «Я узнал вполне достаточно. Я Лагардер. Доказательства? Добуду их шпагой! И еще одно я знаю наверняка: есть некий герцог Мантуанский, и он враг мне. Он умрет от моей руки!»
Госпожу Бернар похоронили в освященной ограде монастыря Сен-Жермен-де-Пре.
После того как Роза Текла и Изидор удалились, нежно и со слезами простившись с дорогой усопшей, графиня де Монборон отвела Анри в сторону и сказала ему:
— Позавчера я побывала в Версале и была допущена к его величеству. Я говорила с королем о вас… Монарх, подобно мне, полагает, что слышал имя Лагардера из уст Кольбера. У короля память лучше, чем у меня… но…
«Мы припоминаем, — сказал мне Людовик XIV, — что нас сильно тревожило дело, имеющее отношение к этой семье… Но что это было за дело? Нам столько их приходилось решать! По-видимому, говорил нам об этом господин де Кольбер».
В конце концов король посоветовал мне обратиться к архивам деда, который всегда славился необыкновенной аккуратностью и даже педантичностью.
Воспользовавшись подробнейшей описью документов, заместитель государственного секретаря отыскал папку, на обложке которой было выведено каллиграфическим почерком: Лагардер.
— И что же? — воскликнул Анри, буквально сгорая от нетерпения.
— Увы! Документы были украдены!
— Проклятье! — вскричал несчастный мальчик.
— Терпение, — мягко произнесла Жанна. — Это обстоятельство весьма не понравилось королю. Он соблаговолил сказать мне: «Бумаги, конечно, были похищены злоумышленниками в самых гнусных целях… Негодяи хотят помешать молодому человеку, о котором вы мне рассказывали, найти родных и доказать свое благородное происхождение».
— О, какое счастье иметь такого монарха! — восторженно произнес Анри, покраснев от радости. — Я буду верно служить ему до гроба, слово Лагардера!
— Подождите, — с улыбкой остановила его графиня, — это еще не все. Отпуская меня, король в неизреченной доброте своей завершил аудиенцию следующими словами: «Прощайте, сударыня. Прошу вас передать господину де Лагардеру, что отныне мы не забудем его имя. В день, когда он захочет послужить нашему королевству, ему достаточно будет назвать себя: мы примем его и позаботимся о нем. Этот юноша может быть уверен в нашем милостивом благорасположении!»
В эту ночь Анри так и не удалось уснуть. Возбужденный событиями минувшего дня, он грезил наяву, и в его воображении одна за другой возникали яркие картины: вот он вступает в сражение с герцогом Мантуанским, вот вершит справедливый суд, вот первым врывается в осажденную крепость на глазах короля, не обращая внимания на свистящие вокруг пули и ядра….
X
ВНОВЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ КАРЛ-ФЕРДИНАНД IV
Спустя пять лет после смерти Сюзон Бернар два всадника въехали в Париж через ворота Сен-Антуан и двинулись по улице, носящей то же имя. В одном из них можно было безошибочно узнать знатного вельможу, второй же, несмотря на богатую одежду, походил скорее на жалкого судейского крючка, который хорохорится, надеясь выдать себя за родовитого дворянина.
Всадники проделали долгий, очень долгий путь — особенно для того времени. Их породистые лошади выглядели явно утомленными, и можно было только удивляться, отчего люди, занимавшие высокое положение в обществе, не пожелали воспользоваться услугами почтовых станций. Впрочем, на то могли быть особые причины: далеко не всем по карману путешествовать на почтовых, и частенько случается, что даже принцы испытывают денежные затруднения.