Он и на собственную инаугурацию приплелся на последнем издыхании. Сценарий торжества пришлось сократить до минимума, даже исключив из него президентскую клятву. Ельцина хватило только на то, чтобы прочитать пару предложений с монитора. Больше всего врачи и соратники боялись, что всенародно избранный грохнется на глазах у миллионов телезрителей, прямо посреди сцены, но, по счастью, обошлось.
Именно такой Ельцин – слабый, больной, не понимающий, на каком свете находится – нравился олигархам больше всего. Чем меньше времени проводил он в Кремле, тем шире простор для деятельности открывался перед новоявленной семибоярщиной. («Я и еще шестеро россиян, мы контролируем половину всей российской экономики», – хвастал перед журналистами Березовский.)
«Весь второй срок Ельцина – это непрерывная болезнь, – без обиняков признавался потом Евгений Савостьянов, отвечавший за кадровую политику Кремля в конце 1990-х. – Он отсутствовал на рабочем месте и практически не работал. Начиная с 1996-го задачей администрации в значительной степени было создать образ работающего президента.
И там, где это возможно, заменитьего».
Я специально выделил последние слова савостьяновских откровений, ибо они дают отменный ключ к пониманию того, что творилось в стране после 1996 года.
Де-юре – у России был законно избранный президент, де-факто – его заменила собой узкая группка лиц, ведомая младшей ельцинской дочкой и персональным его «летописцем». Ельцин порой и не знал даже, какие указы и распоряжения издаются от его имени, – под большинством кремлевских документов вместо подписи преспокойно ставилось резиновое клише.
Если Ленин был отстранен от власти людьми хоть и близкими ему по духу, но, в сущности, совершенно посторонними, то Ельцина изолировали его же собственные, дражайшие родственники.
«Он (Ельцин. – Авт.) окончательно стал другим, – описывает этот период в мемуарах Евгений Примаков. – Будучи зависимым от медикаментов и работая считанные часы, да и то не каждый день, он физически не мог сопротивляться давлению со стороны нового окружения. Семья этим широко пользовалась».
Больше всего Татьяна Дьяченко мечтала разбогатеть; как страшный сон вспоминала она теперь мужний ларек по продаже трусов и колготок. Но пока Ельцин находился в силе, об этом можно было и не мечтать, – властолюбие заменяло у него все остальные пороки. С болезнью президента влияние и возможности царевны резко возросли; едва только Ельцин отходил от дел, Татьяна Борисовна по праву крови мгновенно хватала в руки оставшиеся без присмотра скипетр и державу.
(Еще одна красноречивая цитата из Примакова: «…заканчивался этап активный, и начиналось время царствования Семьи».)
Дьяченко и ее новые друзья – Юмашев, Гусинский, Чубайс, Березовский, Абрамович – вершили отныне судьбы страны – расставляли кадры, определяли стратегию, выдумывали законы.
Практически вся старая ельцинская команда была вытравлена теперь из Кремля дустом; даже те немногие ветераны, что сумели как-то еще удержаться, мгновенно ощутили себя в полнейшем вакууме: их перестали звать на совещания, расписывать документы.
«После 1996 года изменилась структура новых кадров бюрократии, – констатируют девять бывших помощников и спичрайтеров президента в своем коллективном труде „Эпоха Ельцина“. – Если раньше про того или иного высшего чиновника гадали, какой он политической ориентации, то теперь вопрос задавался иначе: кто его „прикармливает“, к какой олигархической группировке принадлежит?»
О том, как эта кувырк-коллегия во главе с Дьяченко расставляла людей на ключевые посты, мы поговорим еще отдельно. Пока же остановимся лишь на одном таком назначении, без сомнения самом скандальном и громком.
17 октября 1996 года избавитель России от нового ГКЧП генерал Лебедь был смещен с поста секретаря Совета безопасности. Он оказался чересчур самостоятельным и непокорным. (В Кремле всерьез даже разрабатывали план по его аресту – боялись, что в отместку Лебедь поднимет верные себе войсковые части.)
В тот же день вакантное место занял спикер первой Государственной думы, тишайший Иван Петрович Рыбкин. Его заместителем мгновенно стал Березовский.
Трудно сказать, знал ли об этом назначении сам Ельцин; в то время его состояние было особенно тяжелым; многие искренне считали, что вот-вот испустит он дух.
Ельцин не выходил на работу с июня, со времен двух последних своих инфарктов. Ситуацию осложнила перенесенная в августе анемия (проще говоря – приступ малокровия). Как раз в те дни, когда из канцелярии вышел указ о назначении Березовского, Ельцин готовился к сложнейшей кардиохирургической операции. Тут уж явно не до штатного расписания Совбеза.
Вот и все, что случилось затем, прошло мимо ушей президента. Ведь пока приходил он в себя после операции, в России полыхнул очередной громкий скандал.
Буквально через несколько дней после вознесения Березовского журналисты «Известий» раскопали один малоприятный факт из его недавнего прошлого. Оказалось, что новоявленный зам. секретаря Совбеза ко всем прочим своим достоинствам имеет еще и израильское гражданство.
Как ни странно, сам виновник скандала всей трагичности момента поначалу не осознал. Прочитав газетную заметку, он привычно отмахнулся, сказав, что все это фигня и чепуха на постном масле, но примчавшийся в дом приемов всклокоченный Юмашев популярно объяснил новоиспеченному чиновнику, чем чреват подобный конфуз: по россий– ским законам лица с двойным гражданством не вправе занимать высшие государственные должности.
Тут уж Борис Абрамович всполошился не на шутку. Он рвал и метал, грозил подать на журналистов в суд, кричал, что пал жертвой интриг и козней антисемитов из спецслужб. Совсем не о том мечтал он столько лет; переход из околополитической тени под софиты легальной власти виделся ему совсем в иных, прянично-розовых тонах. Березовский ждал этого счастливого, вожделенного момента с нетерпением сгорающего от сексуального бремени старшеклассника, но буквально за один день весь праздник оказался полностью – от начала и до конца – испорчен.
Очень занятно – проанализировать тактику той линии защиты, которую принялся он выстраивать, для понимания сущности Березовского – это чрезвычайно важно.
По первости позиция, занятая им, разнообразием не отличалась. Борис Абрамович попросту отрицал все и вся: я не я и лошадь не моя.
Вновь – обратимся к базе «Атолла».
Березовский: Ну, вообще, у меня дурное настроение. Зае. ли меня все этими делами, пресса зае. ла. «Комсомолка» там, все. Все агентства разрывают, просто все: «Нью-Йорк Таймс», «Рэйтер», «Файнэшл таймс». Просто пи. ец. Я не знаю, чего делать.
Юмашев: Не давать интервью.
Березовский: Я сказал уже, что пошли все на х… Х. его знает, вообще, не буду отвечать ни на какие вопросы…
Смоленский: Абрамыч, привет, дорогой. Слушай, прилетел на родину глубокой ночью и узнаю, что бьют наших. Двойными гражданствами, тройными!
Березовский: Послушай, ну они законченные пидорасы все-таки.
Смоленский: Ну а ты хотел?
Березовский: Я как раз радуюсь чрезвычайно. Никто в это не поверит.
Однако уже очень скоро линию эту пришлось менять, – власти Израиля публично подтвердили факт наличия у зам. секретаря Совбеза паспорта с голубой шестиконечной звездой и даже предоставили копии всех документов.
(Между прочим, об израильском гражданстве впервые задумался он еще в советское время и даже советовался однажды со своим куратором из КГБ, соглашаться ли ему получать вызов, или погодить…)
Из сообщений израильской прессы, мгновенно перепечатанных в России, выяснилось, что гражданство было предоставлено Березовскому и членам его семьи (жене Галине, сыну Артему и дочке Насте) еще 29 ноября 1993 года, на основании заявки, собственноручно поданной им в тель-авивское отделение Министерства абсорбции. К моменту назначения его в Совбез он официально продолжал числиться гражданином Израиля. Ему даже что-то там полагалось, как репатрианту, хотя, как писали ближневосточные газеты, «Березовский сам мог бы выдать „корзину абсорбции“ всем русским иммигрантам».