И его кошмары отступили, хотя и не ушли совсем. Алиша не спрашивала о них, хотя он был уверен, что она знала.

Они изменились, его кошмары, даже снизив свою интенсивность. Одно время его преследовали фрагменты жизней тех, кого он сканировал. Теперь ему снилось, что он сам стоит у преддверия, один. В его случае порог был вершиной горного пика, ужасно высокого, и низкие горы отступали вокруг до горизонта, тускнея с расстоянием, но никогда по-настоящему не кончаясь. Это было почти приятно.

Он стоял там, чувствуя, что все ответы где-то рядом. Он слышал знакомые голоса, как раз на уровне подсознания.

Голос женщины, тихий и успокаивающий. Голос мужчины.

Голос марсианского мятежника. Бея. В плывущих облаках, боковым зрением он улавливал намеки на лица, но когда он поворачивался к ним, они растворялись, как раз когда он ощущал онемение своей левой руки, его пальцы сливались в единую массу.

Он просыпался без криков, но неописуемо печальный. И тогда он находил алишино теплое тело возле себя, живое среди его снов о смерти. Тепло. И он прижимался к ней ночью. И был благодарен – ей, Корпусу. Корпусу, который увидел, что ему нужно, и дал ему это.

Глава 6

– …За м-ра Бестера, который взял нас в логово, который выкурил зверя, который сделал из нас толковых, настоящих охотников! – лицо Гавриила Кихгелькхута рассекла широкая улыбка, когда он поднял свой бокал.

Эл принял тост сдержанным наклоном головы. Гавриил был романтиком, воображавшим себя во временах своих предков-коряков, но, прежде всего, он был хорошим охотником. Эл научит его, как стать отличным.

Эл поднял свой бокал.

– За Корпус, мать и отца нашего! – сказал он, и все снова выпили. Эл, конечно, пил очень мало.

После этого они обсудили охоту, долгую погоню через путаные и осыпающиеся подземные пути в Бразилии, момент, когда они почти потеряли добычу, финальную перестрелку. Гавриил спел корякскую охотничью песню, и они даже расшумелись, когда завсегдатаи "Коммуны Фламинго" один за другим покинули помещение. Эл наблюдал за их уходом с тихою гордостью. До этого несколько постоянных посетителей глядели так, будто могли развоеваться против присутствия телепатов. Эл уладил это мрачным взглядом и мыслью. Даже со своей убогой восприимчивостью простецы поняли, что он был коброй, в то время как они – мышами.

Последние из них убрались, и тут завибрировал телефон, привлекая его внимание. Он вынул его и нажал на контакт.

– Бестер.

– М-р Бестер? Это д-р Хуан Коабава. Беглец умирает.

– Понятно.

– Мы запросили сканирование умирающего. Я так понял, у вас есть в этом кое-какой опыт.

– Разумеется, есть.

– Ваше досье показывает, что вы уже проделали шесть, так что я пойму, если вы не хотите повторить. Но мозговое поражение обширно, и она быстро уходит. М-с Кальдерон не смогла войти в контакт как следует…

– Ни слова больше, доктор. Я буду через пять минут.

Он закрыл телефон, встал и откланялся.

– Долг зовет, джентльмены. Развлекайтесь, но я желаю видеть вас всех с ясной головой в десять ноль-ноль. Ясно?

Он отбыл, подбадриваемый их горячей овацией. Десять ноль-ноль давало им на три часа сна больше, чем они имели право ожидать. Он знал своих людей – они станут пить, но не будут пьяны. Доведя дело до этого, они отдались бы на милость нормалов, а он научил их лучше.

Ему было хорошо. Хорошо снова быть на охоте.

Хотя, однако, еще одно сканирование – с его женитьбы на Алише его страсть к ним поубавилась. Эрик был прав – он искал что-то, лежавшее за преддверием, хотя не был уверен, что это такое. Что-то недостающее, потерянный кусочек себя.

Однако всякий раз, стоя с умирающим у тех дверей, он видел все меньше и меньше. Он возвращался, чувствуя себя ущербным, уменьшившимся, будто часть его уходила с умершим.

Всякий раз преддверие являлось иначе, в зависимости, очевидно, от личности умиравшего и личности сканирующего. Сущность порога была, вероятно, за гранью человеческого понимания, но старина-мозг примата, оперирующий аналогией, снова пытался осознать непостижимое.

Он бы не стал снова вызываться добровольцем, но когда Корпус звал, он соглашался. Особенно поскольку был близок к производству в чин старшего следователя. Семь сканирований умирающих сделают его в некотором роде легендой.

Ее сознание распадалось от приближения смерти. Она не позволила взять ее мягко. Эл ненавидел использовать такую силу против другого телепата, но она была очень сильна, и в итоге – понимал это молодой человек или нет – выбор был: либо она, либо Гавриил. Она могла вдребезги разнести его разум. В подобном случае приходилось принимать решения.

Гавриил поразил ее сознание, и не слабо, но со всей его силою. В ее мозгу лопнули сосуды, и, дававшая прежде жизнь, кровь теперь затопила все, чем она когда-то была.

Она стояла, трепеща, у преддверия, чего-то вроде грозового фронта, в котором каждый из множества сверкающих раскатов был умирающим воспоминанием, вспыхивающим в последний раз. Черный глаз бури был открыт, готовясь поглотить ее навсегда.

"Хол, – сказал он мягко, – Хол. Я должен узнать, почему ты стала мятежницей. Я должен узнать, кто довел тебя до гибели".

Она обернулась к нему. Ее лицо появилось и осталось как при плохой передаче. Оно изменялось от большеглазого ребенка до пустого, изможденного лика, за которым они охотились. Оно искажалось от абстрактного – как лицо Смехуна – до фотографического, когда она пыталась удержаться. Ей не удавалось.

"Я была хорошим копом. Была".

"Я знаю. Ты любила Корпус. Что случилось?"

"Я была… я была хорошим…"

Тут пронзительный, ужасный нечеловеческий звук, что ворвался в него, что заставил его скрипнуть зубами, что угрожал вспороть его разум. На мгновение он понял ужасающую привлекательность безысходности, разрушения и возжаждал забвения так, что, будь у него в руке PPG, он мог бы обратить его на себя.

Свечение вспыхнуло, и он очутился на Марсе. Небо по-прежнему было ураганом, глаз стал еще больше.

Вспыхнуло снова, и они держались за маленький предмет, черный фрагмент чего-то…

…что было теперь чем-то гигантским, паукообразным, кошмарным, нависающим над ним…

Он и Хол закричали вместе, и она вопила в сторону от него, в вечность, а он следовал за ней, цепляясь за след ее умирающего сознания, мчась по течению ее убывающей жизни к… к…

Чему-то, что звало его. Лицо женщины. Голос мужчины. Ответы…

Ответы, которых он более не хотел. Он ощутил спазм в своей увечной руке от усилия разжаться, оторваться от безнадежного полета Хол в ничто. Она хотела умереть, и он тоже, узнать, что по ту сторону, забвение или утешение. Шторм захватил его, он зашел слишком далеко, и он был рад…

Тут глаз расширился, отхлынул, и ее не стало. С опозданием он удвоил усилия поймать его, но это было как в старинной задаче – делать шаг к двери, затем полшага, затем половину этого шага. Он мог приблизиться, но никогда бы не достиг ее.

И он убрал свои голые, дрожащие пальцы с ее мертвого лица. Он плакал.

– Я сожалею, м-р Бестер, – сказал д-р Коабава, – я не должен был просить вас об этом.

– Нет, – выговорил он, – я через минуту буду в порядке. Просто… дайте мне минуту.

Из него будто вырезали что-то, нечто, о чем он даже больше не помнил. Правда ли то, что говорили? Что часть твоей души уходит с тем, кто умирает? Многого ли он лишился?

Позднее, на подлете к Женеве, ему стало лучше. Это утрату Хол он ощутил, ее травму. Иллюзия потери была только иллюзией.

Все же, он не думал, что пойдет еще на одно сканирование умирающего. Его не попросят об этом снова, после седьмого. Ему, верно, и не позволят, захоти он сам, после сегодняшнего.

Он глубоко, спокойно дышал, как его учил Бей. Ему скоро станет лучше.

Он отвлекся мыслями об Алише, как хорошо будет увидеть ее, не быть в одиночестве.

Может быть, на этот раз она забеременеет. Это всем доставит удовольствие. Он знал, что она хочет ребенка, и сам стал думать об этом как о чем-то большем, чем долг. Он навидался смертей – немного жизни не помешало бы. Новой жизни, что была бы частью его, его продолжением.