Помян медленно шел Колодезной улицей, которая, наискось пересекая склон оврага, попутно скрещивалась со всеми другими улицами и переулками квартала.
В воздухе висела пронизанная солнцем дымка золотисто-ржавого цвета. Курились трубы, расстилая над крышами густые завитки дыма и пропитывая чадом все предместье. Клубы пыли, взбитые автомобилями и фургонами, разворачивались на солнце серыми свитками, затрудняя дыхание.
Миновав третий по счету перекресток, Помян оказался в начале узкой, ощетинившейся заборами улицы. Что-то в ней его удивило. Глянув на табличку, прибитую к столбу, он прочитал: «Улица Птичья».
До поры до времени не анализируя внезапно нахлынувших чувств, он сменил направление и начал взбираться вверх по этой тесной улице, с двух сторон зажатой дощатыми оградами.
И вправду птичья дорожка, думал он, с любопытством озираясь вокруг. И почему-то она не кажется мне чужой. Такое впечатление, будто я здесь прохожу не впервые. Вот эту рябину, просунувшую ветви в щели забора, я помню совершенно определенно. Ее одиночество среди окрестной бесцветности меня уже удивляло…
Вскоре ограды кончились, потянулся ряд неогороженных бедных домиков, старых, одноэтажных, вросших в землю. Их окружали грязные дворы, пахнущие помоями, поросшие кое-где чахленькими кустами.
Какая убогость! И это жизнь? — не без отвращения восклицал про себя Помян, переводя взор на дорогу.
Минут через десять ряд домов оборвался, дальше стелилась двойная полоса заросших сорной травой выгонов. В верхнем конце одного из них, справа, обрисовывались какие-то строения. Подойдя ближе, он разглядел, что они составляют единое целое, замкнутое штакетником и живой изгородью. Маленький мостик соединял входную калитку с улочкой. Над калиткой, на дугообразной вывеске значилось: «Дом для престарелых и инвалидов».
Он заглянул в окошко ближайшей постройки. Блеск стекла, зажженного лучом закатного солнца, пробудил стершееся воспоминание; внезапно ожив, оно заиграло яркими красками. Помян совершенно точно припомнил, откуда он знает это заглушье: он проходил тут накануне рокового дня так и не состоявшейся дуэли. Погруженный в мысли о том, что готовит им с Прадерой грядущий день, он во время своей вечерней прогулки забрел случайно на эту самую Птичью улицу и дотащился до богадельни.
Ситуация повторялась: точно так же проходил он здесь два года назад, такие же закатные блики играли по стеклам, точно так же взглянул он ненароком в первое окошко флигеля, прикрытое зеленой занавеской. Нет, не точно так же. Тогда, накануне страшного дня, он увидел в окошке чье-то бледное, болезненное лицо с лихорадочным румянцем на скулах — измученное жизнью лицо пожилого мужчины. Взгляды их встретились и на секунду переплелись. Потом Помян двинулся дальше, обогнув богадельню… Сегодня за стеклом, окрашенным красноватым отблеском солнца, никого не было… Да, точно, именно в этом и состояла разница между его приходом сюда два года назад и нынешним…
Внезапно в голове его зародилась идея, через несколько секунд обратившаяся в решение: с этим человеком надо непременно увидеться. Надо воспользоваться оказией и разыскать его среди божедомов. Как знать, не в нем ли таится разгадка всей истории? Упорный сон, вот уже несколько недель преследовавший его, может, он был указательной стрелкой, направленной на этого человека?
Помян нажал на кнопку звонка. Через минуту у калитки появился дряхлый, седенький как лунь привратник.
— Родственника проведать? — спросил он, не дав гостю рта раскрыть.
— Нет, я журналист. — Помян с ходу подыскал подходящий предлог. — Мне хотелось бы осмотреть ваш приют, о котором я слышал много хорошего.
Старичок радушным жестом пропустил его внутрь.
— Входите, милости просим, — проговорил он, закрывая за ним калитку. — Может, вам надо потолковать с паном заведующим?
— Благодарю. Сперва я хочу тут оглядеться немножко. Можно мне пройтись по аллейке, что тянется среди домов?
— Пожалуйста, прогуливайтесь, где вам угодно. А если понадобится что спросить у пана заведующего, тогда зайдите вон в тот домик, в глубине направо, прямо под каштанами. Он там живет.
— Спасибо за указание.
Сунув ему в руку злотый, Помян двинулся по аллее, обсаженной смородиновыми кустами, — начинаясь чуть не у самой калитки, она извилистой линией тянулась вглубь, к опрятным, под черепичными крышами домикам.
Между забором и стеной смородиновых кустов, давно уже лишившихся ягод, расположились грядки с овощами. На осеннем солнышке грелись круглые лбы арбузов и дынь; с тянувшихся кверху плетей конусами свисали запашистые огурцы; яркими кровавыми пятнами алели сочные помидоры; на высоких ножках совершали полный оборот вокруг своей оси влюбленные в дневное светило подсолнухи; усердно лезли из земли толстые побеги спаржи. А дальше, поделенная межами, зеленела публика попроще: свекла, капуста, кольраби.
В конце смородинной улочки, перед серым домиком с горшками фуксий на окнах, сидели на лавочке несколько стариков. Осеннее раздумье пригнуло их головы к крепко стиснутым на палках рукам. Никто не взглянул на него, когда он проследовал мимо. Полная отрешенность…
Чуть подальше старушка в черной шали, накинутой на сгорбленные плечи, поливала из лейки цветы, скромные и непритязательные, мелькающие обычно по садам окраин, по окошкам деревенских домов, по обочинам польских трактов: красные и фиолетовые мальвы, просвирки и скабиозы. Рядом копался в грядке высокий, одетый в серый пыльник мужчина, широкие поля шляпы затеняли его лицо. Когда Помян поравнялся с ним, мужчина выпрямился и взглянул на прохожего. Помян сразу узнал в нем человека, которого решил разыскать, — та самая увядшая, побитая жизнью физиономия, мелькнувшая за стеклом два года назад.
Он подошел к нему и, снимая шляпу, представился. Мужчина, ответив поклоном, тоже назвался:
— Шантыр, почтовый чиновник на пенсии. — И бросил заступ, отирая со лба пот. — Уф, и намаялся же я сегодня, — пожаловался он свойским тоном, словно разговаривал со старинным знакомым. — Может, не откажетесь заглянуть ко мне? Я живу тут поблизости, вон в том флигельке. Там можно поговорить спокойно. Так я и знал, что вы на этих днях ко мне явитесь.
Помян остолбенел.
— Но вы же никогда меня не видели, — протестующим тоном заметил он.
Шантыр усмехнулся.
— Шутите! Мы с вами друг друга видели, хотя с тех пор минуло немало времени. Впрочем, ведь вы же ко мне пришли, специально пришли, чтобы со мной встретиться.
Они двинулись к его флигелю. Шантыр обитал в скромно обставленной, но солнечной и уютной комнате.
— Вот здесь я и живу, — промолвил хозяин, пододвигая гостю стул. — За эту комнатенку вместе с содержанием отдаю всю свою пенсию, да еще работаю в огороде.
— Неплохое занятие, — вежливо заметил Помян. — Общение с природой полезно для здоровья.
— О да! Особенно для моих расшатанных нервов.
Последние слова хозяина кое-что напомнили Помяну. Он вдруг сообразил, что фамилия огородника знакома ему по газетам — несколько лет назад она упоминалась в связи с какой-то сенсационной историей.
— Ваше имя мне начинает припоминаться, — сказал Помян, с интересом приглядывась к хозяину. — Впрочем, весьма смутно, лет десять-одиннадцать назад разыгрался грандиозный скандал, жертвой которого стал, кажется, человек с вашей фамилией.
Шантыр грустно склонил голову.
— У вас отменная память. Да, именно я пал жертвой подлого гипнотизера.
— Он, помнится, занимался врачебной практикой?
— Занимался. Доктор Юзеф Вокерда, пользуясь той властью, какую возымел надо мной благодаря многолетним экспериментам, силой гипнотического внушения склонил меня к бесчестному поступку.
— Но правда все-таки вышла на явь?
— Да, защита доказала мою невиновность. Меня освободили, а он угодил за решетку. Но со службы мне все равно пришлось вскоре уйти. Шуточка, сыгранная со мной негодяем, вконец подорвала мое здоровье, я стал неспособным к исполнению служебным обязанностей. И вот теперь провожу остаток дней своих в богадельне.