— Сколько раз этих самых медиумов уличали в обмане, — упорно стояла на своем Амелия.

— Это вовсе не означает, что все явления подобного типа имеют шарлатанское происхождение. Явлениям сомнительным или откровенно поддельным можно противопоставить сотни и тысячи экспериментов, проведенных под строгим научным контролем, исключающим надувательство. О таких вещах вслепую не судят, в них убеждаются собственными глазами, как это сделал я. Опыты действительно потрясающие!… Мне хотелось бы заманить тебя хоть на один сеанс, а то ты прямо как Фома неверующий.

— Благодарю покорно, меня к этому как-то не тянет. Я чувствую отвращение к подобным экспериментам. Они мне кажутся чем-то враждебным и противоестественным.

— Будем надеяться, что со временем ты переменишь мнение.

— Возможно. А пока что я предпочитаю оставаться в сфере обычной жизни.

На том их разговор и завершился.

Вскоре, однако, в сферу обычной жизни Амелии закралось нечто такое, что, к сожалению, подкрепило позицию Помяна.

В зимние месяцы он стал замечать, что у Амелии расшатались нервы. Без всякого повода она вдруг прерывала начатый разговор и к чему-то прислушивалась. Стала рассеянной, меняла ни с того ни с сего свои планы и словно чего-то ждала. Прежде самоуверенная и, пожалуй, чересчур трезвая, теперь она стала робкой и суеверной, зависящей от пустяковых примет. Понедельник, например, превратился для нее в день фатальный, подарки любовника и те вызывали подозрение — усаженную жемчугом остроконечную брошь, преподнесенную им на именины, она не приняла, опасаясь, как бы с ним не рассориться.

— Я пришла к убеждению, — извинилась она чуть смущенно, — что близкие люди не должны дарить друг другу ничего острого, всяких там ножиков, шпилек, булавок. Да и у жемчуга слава дурная — говорят, он приносит несчастье.

Помян укоризненно качал головой, но переубедить ее так и не смог.

Однажды вечером, в середине марта, он застал Амелию в обществе новой горничной, которая ее успокаивала, гладя по голове точно ребенка. При его появлении почтенная женщина облегченно вздохнула.

— Слава Богу, наконец-то вы появились!

— А что случилось? — встревоженно спросил Помян.

— Да примерещилось, видать, что-то недоброе, испугало. Вельможная пани сама вам расскажет.

И она скромно удалилась в свою комнату.

Помян сел рядом с Амелией, взял ее за руки и обеспокоенно заглянул в глаза.

— Что с тобой происходит, Мела?

— Ты должен ко мне переехать насовсем. Я не могу больше оставаться в этом доме одна, особенно вечерами.

— У тебя разыгрались нервы, дорогая. Не сменить ли тебе квартиру?

— Не поможет, я потащу с собой на новое место все свои страхи. Ты должен поселиться у меня, Тадзик. Конечно, не здесь, на Липовой, а где-нибудь в другом месте. Я уже присмотрела для нас симпатичную трехэтажную виллу в Дубовом Гае.

— Странно!

— Что странно?

— Странно, что именно там ты решила свить наше гнездо, именно… в Дубовом Гае.

— Тебя связывают с этим местом какие-то воспоминания?

— Воспоминания?… Пожалуй, нет… Скорее, какой-то мираж, зловещий сон… Но это неважно.

— Значит, ты согласен?

— Разумеется, если тебе там нравится. Но давай вернемся к твоему состоянию: что с тобой — сдали нервы или речь идет о чем-то более определенном?

— Вот уже несколько дней в комнатах раздаются какие-то шорохи — мебель стала потрескивать ни с того ни с сего и… слышен шепот… Сперва я подумала, это просто так, слуховые обманы, и ничего тебе не сказала. А сегодня, перед тем как тебе прийти, из спальни послышался странный звук, похожий на человеческий стон. Я закричала, прибежала горничная и стала меня успокаивать. А потом вошел ты.

— Обычные акустические галлюцинации, вызванные расстройством нервов. Да и мебель твоя порассохлась — у тебя слишком натоплено.

— Ну уж нет! Не уговаривай меня, что все это мне только кажется. Есть и еще кое-что.

— Решено, меняем квартиру, будем жить вместе, и все войдет в нормальную колею.

— Но сегодня ты останешься здесь, Тадзик, — попросила она, закинув ему руки на шею.

В знак согласия он замкнул ее губы долгим поцелуем…

Ближайший четверг они встретили уже на новом месте. Вилла «Под ольхами» ютилась в укромном дворике, в отдаленном районе города, точнее сказать, уже в пригороде, укрытом со всех сторон плотными стенами пихт и сосен. Отсюда, с высоты третьего этажа, перед ними расстилался просторный зимний пейзаж. Под вечерней зарей, красноватым заревом разлившейся на горизонте, постреливали в небо схваченные морозом ряды деревьев, над которыми кружили запоздалые птицы. По засыпанной снегом ленте тракта, теряющегося в дремучих зарослях, мчались сани; звук бубенцов, серебристый, звонкий, отчетливо доносился сквозь прозрачный, словно кристалл, поблескивающий мириадами иголок воздух.

Они отошли от окна.

— Смеркается, — тихо произнесла она, — надо зажечь люстру.

— Зачем? Сумеркам больше всего идут уютные угольки камина, — ответил он, ласково притянув ее к себе.

На минуту они застыли в поцелуе, погружаясь в густеющий мрак… Внезапно тишину нарушил глухой грохот в соседней комнате. Амелия вздрогнула и, нервно вскрикнув, прижалась к его груди.

— Ты слышал?

— Что-то упало в гостиной. Пойду посмотрю.

— Нет, нет! Не оставляй меня одну в темноте!

— Сейчас я зажгу свет.

Мягко высвободившись из ее рук, он засветил люстру и нажал на выключатель в гостиной.

— Упал вазон с пальмой, которую я тебе сегодня прислал, — констатировал он, оглядев гостиную.

Амелия испугалась.

— Дурной знак. К тому же это твой подарок на новоселье. Вазон уцелел?

— Разбился вдребезги. Даже странно — упал совсем с небольшой высоты.

Обескураженные и погрустневшие, они подняли пальму и тут же пересадили ее в глиняный горшок. Вечер, однако, был испорчен — им стало как-то не по себе…

Случай с вазоном был вступлением к целой серии иных происшествий, в которых явственно ощущался некий глумливый умысел. Почти ни один вечер не обходился без подозрительных шумов или какого-либо неприятного казуса. Мебель ни с того ни с сего переворачивалась, тени предметов складывались в изображения чудищ, по тщательно запертым и хорошо натопленным комнатам пробегали холодные струи.

Хуже всего было по ночам. Амелия спала мало и нервно. Часто пробуждалась, покрытая ледяным потом ужаса, и жаловалась, что чья-то рука водит по ее лицу холодными влажными пальцами, чье-то тяжкое ледяное дыхание овевает ей шею.

Помян, сочувствуя мукам Амелии, уговаривал ее пойти к известному невропатологу. Она наотрез отказалась — не верила в результативность врачебной помощи.

— Это не нервы, Тадзик, ты и сам знаешь. Тут что-то совсем другое.

Наконец он отважился сказать ей правду.

— После долгих размышлений, — объявил он однажды утром, когда измученная бессонной ночью Амелия дремала, привалившись к его плечу, — я пришел к убеждению, что по причинам, мне непонятным, в тебе раскрылись медиумические способности.

Она встрепенулась и изумленно заглянула ему в глаза.

— Если так, то что же делать?

— По-моему, лучше всего связаться с каким-нибудь профессиональным медиумом и с его помощью разгадать эту историю. Может, он нам укажет средство, которое избавит тебя от мучений.

— Делай, как считаешь нужным, — согласилась она усталым голосом.

— Я поговорю с доктором Точиским, он давно уже проводит эксперименты с очень одаренным медиумом, выступающим обычно под именем Монитор.

— Прошу тебя только, чтобы это держалось в тайне. Мне бы не хотелось, чтобы мой недуг стал темой оживленных сплетен в светских кругах.

— Сделаю все возможное, чтобы избежать нежелательных толков.

Однако Помяну не удалось повести дело в полной секретности. Точиский, узнав, о чем идет речь, сразу же объявил, что в сеансе примут участие несколько известных врачей-психиатров в качестве контролеров. Опасения Помяна насчет возможного шума вокруг этого дела он успокоил заверением, что все детали сеанса останутся строгой служебной тайной, а протокол эксперимента будет выдан ему для цензуры.