…Свежий, прохладный ночной воздух в яркую точечную россыпь звёзд вернул её в реальность. Запоздало закружилась голова, как будто не хватало воздуха, а желудок выказал твёрдое желание извергнуть наружу всё влитое в него вино. Дженева усилием воли подавила спазм в горле.

— Что он тебе сказал? — сурово спросила Гражена.

— Ничего особенного… Познакомил со своей будущей женой, — не удержавшись, она всхлипнула на последних словах.

— Юные дамы, куда же вы? — из дверей флигеля выбежал хозяин. — Возвращайтесь, мы вас ждём!

— Дженеве стало плохо. Мы идём домой, — твёрдо отрезала Гражена.

— Но подождите! — от неожиданности лорд Скарт почти протрезвел. — Дженева, ты должна остаться! Ты не можешь!… Тебе ещё нужно убедиться, как я прав насчёт нового искусства!

Гражена отрицательно покачала головой и, подхватив ещё слабую подругу под руку, развернулась в сторону ворот.

— Дженева, подожди! Ко мне обещал придти Гилл, и он сумеет развеять все твои сомнения!

— К чёрту твоё новое искусство и твоего Гилла! — вспыхнула Гражена. — Ты что, не видишь, она еле стоит на ногах?

— Да я ничего… — промычала та. — Если хочешь, давай останемся. Только немного постоим здесь… А то голова кружится…

— Да ладно… Надоело уже всё это. Пошли, подруга. Держись за меня.

Они пошли, сначала медленно и криво, потом всё более уверенно. Мимо них в темноте проскользнула фигура очередного запоздавшего гостя. Они уже выходили за ворота, когда Гражена услышала донёсшиеся сзади приветственно-нестройные голоса "Кто к нам пришёл! Гилл! Наконец!" и, чуть сдавленным голосом от тяжести полувисевшей на ней Дженевы довольно зло пробурчала в ночную тишину.

— К чёрту твоё… новое искусство!… И к чёрту твоего… Гилла!

На следующее утро Дженева проснулась на подозрительно влажной подушке и с неожиданно лёгким сердцем. События вчерашней ночи не замедлили всплыть во всех своих подробностях в её памяти, но сейчас, при свете бесцеремонно гуляющих по комнате лучей позднего солнца, они казались яркими деталями реалистичного сновидения — в чём-то печального, в чём-то горького, но сновидения. Снова закрыв глаза, Дженева осторожно «ощупала» то, что вчера было кровоточащей, почти смертельной раной…

Ну, конечно, неприятно. Всегда неприятно, когда тебе предпочитают кого-то другого.

Мирех, Мирех… Жаль… Но — в конце концов, не настолько он ей и нравился, чтобы совсем и ах!

Где-то глубоко внутри чувствовался стойкий отголосок саднящей боли… Ну да ничего, как-нибудь пройдёт.

Дженева ощутила горячую сухость во рту, поняла, что хочет пить — и застонала, сообразив: очень может быть, что вчерашнее выросло до таких размеров потому, что было полито вином.

Ой, хоть бы Мирех и его невеста… (как её там? Тамина?)… ничего бы не заметили и не поняли. А то будет ой как стыдно.

Она соскочила с кровати, накинула шаль и зашлёпала босыми ногами по комнате в поисках кусочка зеркала, подарка леди Олдери. Внимательно оглядела веки — не припухли ли? — и отправилась будить Гражену. Та уже встала и бесцельно бродила по комнате, словно весенняя муха. Слово за слово — и девушки пустились в хаотичные воспоминания и смешливые оценивания вчерашнего праздника. Больше всего веселья вызвала заключительная его часть — возвращение домой, которое для пущего смеха довспоминали до зрелища, как непотребно ругающаяся Гражена тащит на себе непотребно пьяную Дженеву.

О Мирехе было сказано парой малозначительных слов, и эта тема молчаливым взаимным согласием была закрыта.

…И снова потекли будни. Приближалось самое жаркое время года, город потихоньку пустел, новости и сплетни мельчали. Но вскоре жизнь в столице снова всколыхнулась: приблизилось время естественного пополнения монаршей семьи. Королева Энивре была на сносях, и в любой момент все городские колокола могли дружно загудеть. В летней душной монотонности появилась интрига — многие заключали пари на точное время грядущего события или хотя бы мечтательно предвкушали, какие именно народные гуляния устроит по этому поводу счастливое королевское семейство. Пятый ребёнок — это, конечно, совсем не то что первенец и наследник престола, но это всё равно особа чистой королевской крови, несущей в себе благословение всему Королевству.

В воздухе же дворца разливалась и крепчала молчаливая обозлённость. Особенно явственно она ощущалась в круге приближённых к королю. Чем ближе подходило время родов королевы, тем непредсказуемей вёл себя Ригер — то, благодушно смеясь, хлопал по плечу секретаря, допустившего мелкую оплошность, то срывался в крик на старых, заслуженных вельмож. Он стал оттягивать решение важных вопросов. Кое-какие из них и правда могли бы подождать, но задержки с некоторыми были чреваты осложнениями. Больше всего это касалось не доведённых до конца местанийских переговоров.

Многие догадывались о причине. Это только усиливало общую нервозность, потому что ситуация тогда принимала неприятный привкус двойной ловушки, унылого выбора — или пожар сегодня, или наводнение завтра. Если у королевы родится ещё одна девочка, можно было, не идя к гадалке, предсказать бешенство короля — и, главное, его неизбежные последствия для всех и каждого. А если же долгомечтания Ригера сбудутся и в монаршей семье запоздало появится сын — о, какими престолонаследными бедами это может обернуться в будущем…

Ясное июльское утро принесло в Венцекамень два долгожданных события — ночью прошёл дождь и королева благополучно родила ребёнка. Горожане с удовольствием забросили свои обычные дела и первую половину дня посвятили суматошной беготне по соседям и знакомым, чтобы самим рассказать тем главную новость — и, может, разузнать от них какие мелкие подробности. К полудню в столице не осталось последнего глухого нищего, которому бы не растолковали бы радостную весть минимум трижды, так что темы всех разговоров плавно перетекли в одно интригующее обсуждение: где и что? Где король устроит празднество для народа и что там будут раздавать?

Солнце вдосталь прожарило камни и крыши. Прошелестел слух, что король специально сказал устроить угощение ближе к вечеру, чтобы удовольствию не помешал полуденный зной. "Мудро, ой мудрой наш Ригер-король" — беззубо шамкали старики.

Предвечерние тени успели заполнить ущелья улиц и принялись неспешно заползать на окна верхних этажей. Площади, где обычно устраивались народные гуляния, оставались пустыми. "Вечером же, сказали, будет. Вечером!" — журили отцы семейств нетерпеливую молодёжь.

В прохладные сумерки откуда-то вынырнул упорный слух, что праздник задерживается из-за того, что король заболел. Одни понимающе кивали — мол, немудрено прихворнуть тому, кто так много трудится на благо страны. Другие отмахивались — враньё, от радости ещё никто не болел.

Пришла ночь. Свет в домах потушили позже, чем обычно, а утром встали раньше. И с облегчением вздохнули — на главных площадях столицы уже вовсю шла подготовка к раздаче хлеба, сыра и вина. Нет, конечно, бывало и лучше — но и это ничего. Вчерашнее ожидание и глупые слухи были счастливо похоронены в праздничной суете.

Королевский мажордом лорд Станцель лично и на месте проверил, как выполняются его распоряжения, и отправился обратно в Туэрдь. Пешком и не спеша…

Вчера королю не сразу решились сообщить о том, что королева разрешилась от бремени. Впрочем, новость он воспринял спокойно. Выслушал сдержанные поздравления. Сам, правда, молчал. Как обычно, отправился в свой кабинет, но не сделал распоряжений секретарю, кого сегодня хочет видеть. Когда мажордом решился-таки прервать высочайшее уединение, оказалось уже поздно — на полу валялись пустые бутылки, а глаза короля напоминали два просмоленных факела, которые только и ждут искры, чтобы вспыхнуть самим и подпалить дом…

Вспомнив об этом, лорд Станцель непроизвольно передёрнул плечами — и тут же облегчённо вздохнул: ему удалось вчера уговорить Ригера воспользоваться остатками трезвого разума. Наверное, это был его самый сложный дипломатический подвиг. В конце концов, он убрал остатки вина, убедил короля прилечь отдохнуть и не уходил от него, всё порывавшегося встать и что-то делать, пока не появился лекарь.