– Я недели три, наверное, раздумывал все… Не решался, знаешь… Все соображал, как бы это правильнее. Надо было с Новым годом тебя поздравить, с Рождеством… Не осмелился я, не смейся только… - и сам рассмеялся, но поглядев в лицо Юльке, осекся. В ее глазах было что-то ужасное, несчастное, горестное… Но в то же время от Сашки не ускользнуло блеснувшее в них любопытство и еще что-то…

Он посмотрел на брошенные небрежно на трюмо цветы.

– Нет, так не годится! Я их обихожу. В кухне найдется какая-нибудь ваза?

Юлька кивнула. Сашка взял букет, подхватил свой кейс с пакетом и направился в кухню. Юлька слышала, как он там шуршал бумагой, журчал водой из-под крана и тихонько напевал: «Юлька, Юлька, где твоя улыбка…» Она не находила в себе сил встать и никак не могла сообразить: а как же теперь быть? Ведь вот и записка уже написана…

Сашка вышел в коридор. Она быстро скомкала в руке бумажку. Сашка задумчиво смотрел на нее.

Маленькая, худенькая, при тусклом коридорном освещении, она выглядела точно так же, как много лет назад. Только без очков. Сашке вдруг ужасно захотелось, чтоб она надела ту коричневую школьную форму… Он представил себе Юльку в ней, и так заколотилось сердце, что пришлось глубоко и шумно вдохнуть и, чтобы оправдать этот вздох, заговорить:

– Я всю жизнь помню, как тогда, в десятом, когда Ромка уехал, я сел с тобой за парту. И как ты в упор меня не видела, как смотрела сквозь меня. Ты не знала, никто не знал, но я тогда ночами плакал, хотел друга Ромку убить, потом тебя и себя. Я должен был тебя возненавидеть… Я хотел… Но не смог. Вот я пришел. А ты все молчишь. Если хочешь, я сейчас же уйду…

– Нет! - вскрикнула Юля и вскочила. - Нет, нет! Я не молчу… Я слушаю тебя, говори еще!

Сашка растерянно развел руками и улыбнулся:

– А что еще говорить-то? Вроде все сказал… Лучше пойдем на кухню, я чайник поставил. Знаешь, я потрясный кофе принес, называется «Амаретто». И «Киндзмараули». Пойдем, а? - и он протянул ей руку. Юлька тоже протянула свою, вложила Сашке в ладонь смятую бумажку и быстро заговорила:

– Сейчас приду! Этот мусор, Аська чего-то там накидала, выкинь, пожалуйста, в мусорное ведро… А я сейчас, только позвоню. Мне надо… Очень важное… Извиниться, понимаешь, и сказать, что я больше не буду… Я больше не буду так…

– Эй, Юленька! Ты чего там бормочешь? Чего ты не будешь?

– А ты не знаешь?

– Чего - не знаешь?

– Ну и ладно. Неважно. Просто: я больше не буду, - и она засмеялась так легко и радостно, и Сашка вместе с ней. - Иди! Сейчас приду…

Рамазанов вернулся в кухню, выбросил бумажку в мусор и загрохотал чашками.

Юлька вошла в комнату, сняла трубку и стала набирать номер Людмилы Сергеевны. Она, действительно, собиралась просто сказать: «Я дура. Но я больше не буду. Простите меня, пусть они возвращаются».

Юлька машинально считала гудки на том конце телефонной связи. Четыре, пять, шесть, семь… Такого еще не бывало, чтобы Людмила Сергеевна пошла хотя бы просто в душ, не включив автоответчик. Это у нее уже автоматизм - уходя, щелкнуть кнопочку у «Панасоника». Восемь, девять, десять… Как, однако, мамуля рассвирепела! Ушла, наверное, к косметичке расслабляться, от злости забыв о святом. Двенадцать, тринадцать… Ну, все, хватит! Юлька нажала на рычаги: в конце концов, сообщить о хорошем и приятном никогда не поздно. Перезвонит через часок. Довольная улыбка тронула Юлькины губы, она сладко потянулась, повела кокетливо плечиками и направилась к «Сашке. Пить «Амаретто».

Как там говорила Алена? «Сейчас все происходит очень быстро. Жизнь чертовски ускорилась. И просто необходимо ускоряться вместе с ней».

На самом деле, время вместе с принадлежащими ему событиями сжалось, спрессовалось, сконцентрировалось, а календарь знай себе отсчитывает дни в прежнем ритме. Новый год по-восточному все еще не наступил…