Санкт-Петербург встретил Макса и Риту промозглым ветром и мокрым снегом. Они стояли на вокзале с чемоданом и большой сумкой и пытались на ветру развернуть бумажку с адресом. Они ужасно смеялись: бумажка все время норовила свернуться обратно пополам, и они никак не могли с ней справиться - его пальцы в кожаных перчатках и ее, вообще скованные варежками, - были беспомощны против питерского ветрища. Наконец, Макс решительно снял перчатки и победил.

– Замерзнешь! - нежно сказала Рита, поглаживая его руку.

– Едем поскорее, любовью согреемся! - сверкнул улыбкой Макс, прочитав адрес и подхватывая Риту под руку.

Квартирка была маленькой, чистенькой, ухоженной, все стены от пола до потолка - в книжных полках.

– Мне здесь нравится! - улыбаясь, сказала Рита, обходя владения.

– А ты заметила, как посмотрела на нас эта дама, соседка, когда ключи давала? - спросил Макс, ставя чайник на плиту и включая газ.

– Как?

– Надо будет ей цветы подарить… Таким хитрым глазом, таким блудливым взглядом! Просто мадам из дома терпимости!

– Серьезно? - засмеялась Рита. - А я на нее и не смотрела. Я все на дверь этого дома смотрела. Наше с тобой первое пристанище… Хоть на две недели. Только наше. И наши две недели.

– Обычные зимние каникулы, - улыбнулся Макс. - Хотя я их не заслужил…

Рита нахмурилась.

– Ой, не говори мне про это…

– Ритулька, ты чего? Я ж говорил - все нормально, обо всем договорено, вернемся, я тут же восстановлюсь окончательно.

– Тебе дадут сдать сессию?

– А то? Я ж отличник, можно сказать - гордость курса. Знаешь, как они обрадовались, когда я обратно документы принес? Чуть не расцеловали меня! Так что я ошибся, сам себя поправляю: я заслужил эти каникулы.

– И я… Удивительно, но меня так легко отпустили. По-человечески…

– Как же… - проворчал Макс. - Откусили от летнего отпуска…

– Ну и что? За свой счет ведь теперь не дают, да и нам с тобой это невыгодно… Могли вообще не отпустить!

– Ну, не идиоты же они, чтоб такого ценного работника терять…

– Я - ценный работник! - Рита показала ему язык.

– Ты - ценный работник… - он нежно обнял ее и поцеловал. - Ты - самый ценный! - Рита закрыла глаза, обняла его и крепко прижалась к сильному телу. Засвистел чайник, Макс выключил газ, подхватил Риту на руки и понес в комнату. Закружилась карусель, зазвучала музыка, все было красиво, как на картине: белое, нежное тело рядом со смуглым, мускулистым, огромные темно-серые глаза, прекрасные, чуть прикрытые в истоме веками, и страстные, цыганские глаза-вишни, поблескивающие в сгустившихся сумерках. Рите нравилось видеть все это как бы со стороны. И еще: ей было так спокойно и радостно здесь, в этом чужом, милом доме, в другом городе; отсюда все московские неурядицы виделись такими легко решаемыми! С Юлькой она договорится. Она полюбит ее непременно как сестру. И добьется, если не любви ее, то хотя бы дружбы. Юлька - такая маленькая, бедная, одинокая крошка! Ей просто надо помочь. Помочь начать жить! Господи, как все будет замечательно: она ей поможет найти работу, познакомит со всякими людьми, они подружат детей и вместе поведут их в дельфинарий. Почему-то подумалось - именно в дельфинарий! И Юлька будет веселая и милая, как когда-то. И зуб они ей вставят…

А главное: она, Рита, будет журналисткой. Теперь ее никто никогда не съест. Она пойдет на одно, другое, третье радио и станет добиваться своего - пусть не сразу, пусть сначала ее не воспримут всерьез, все - пусть! Она пойдет хоть репортером на двухминутки - но она будет работать на радио!

– О чем ты думаешь? - она увидела над собой удивленное лицо Макса. - Ты где?

Она притянула его к себе и уткнулась лицом в горячее плечо:

– Я с тобой, - прошептала, она, - и думаю только о тебе.

– Где Мася? Где Маська?

Людмила Сергеевна внимательно смотрела на вопрошающую дочь, не пожелавшую даже раздеться, так и оставшуюся на пороге в своей розовой стеганке. Кулачки сжаты, подбородок гневно приподнят, а в глазах-то - страх. Страх нашкодившего, но отнюдь не раскаявшегося щенка, маленького такого, который смотрит испуганно снизу вверх, а норовит тяпнуть.

– Вчера ты по телефону сказала, что его нет и не будет. Что это значит? - даже подбородок у нее задрожал.

– Что ж ты не пожелала меня выслушать сразу, трубку бросила? - Людмила Сергеевна старалась говорить спокойно.

– Я сразу же стала звонить этой…

– Вот как?

– До ночи звонила. Там нет никого! Где Мася? Или… где они?

– Вот, правильно мыслишь! А теперь разденься, пойдем с тобой спокойно все обсудим, - и она протянула руку, чтобы помочь Юльке снять куртку. Та отпрыгнула от матери и вся передернулась.

– Не трогай меня! - зашипела она, и злые слезы покатились по ее бледному, измученному лицу. - Наша мама опять на высоте - покровительницы всех влюбленных! А я-то, дура, придумала, что ему сказать, чтоб он глупостей не делал!

– Ни черта ты не придумала! - не выдержала Людмила Сергеевна и тоже закричала. - Ты просто испугалась, что что-то случилось! А теперь резко успокоилась и опять за свое! Тебе мало того, что было?

– Зато ты у нас - святая! - Юлька затрясла сжатыми кулаками перед лицом матери. - Сосватала, свела, случила! Отдала сына старой бабе за бесплатно…

Звонкая пощечина прекратила словесный поток. Впервые в жизни Людмила Сергеевна ударила Юльку. Дыхание ее перехватило, она закрыла глаза. Тоненькая игла медленно вошла ей в сердце.

Юлька схватилась за лицо и расширившимися глазами смотрела на мать.

– Ну, вот так, - переводя дыхание, тихо сказала Людмила Сергеевна. - А теперь послушай: они уехали на две недели. От тебя подальше. Хотела я тебя пожалеть, но ты того не заслуживаешь. Они уехали в Санкт-Петербург - это тебе что-нибудь напоминает? Твой брат Максим готов был сбежать от любимой сестры на край света, но вышло так, что уехали они в этот город. Только на сей раз людям действительно надо было спасаться от тебя, Юля. Хотя бы пару недель они смогут пожить спокойно, без сестринской опеки. А ты должна решить: либо ты за это время перебесишься, либо против тебя будем мы все. Хоть ты и моя дочь, и я люблю тебя. Но ты не оставляешь мне выбора. А теперь - уходи. Я не хочу тебя сейчас видеть.