Каменщик Константин Огородников по кличке Кот, Николай Шубин, работавший подсобным рабочим, и некто Петрухин разломали два старых ящика, разожгли костерок и устроились на траве за бетонными плитами. Кот нанизал на прутик кусочки хлеба, которыми разжился утром в столовке, и поджаривал их на огне. Шубин, растянувшись на земле, смолил самокрутку. А Петрухин, он же Петруха, куда-то исчез и вернулся с целлофановым мешком, который прятал в подвале склада. В мешке было килограмма полтора вяленого мяса.

Петруха, худой и длинный как жердь, присев на корточки у огня, доставал маленькие кусочки своего лакомства и, отправляя их в рот, медленно пережевывал, перетирал зубами, превращая в кашу. А потом глотал. Колька Шубин, докурив самокрутку, стал перечитывать письмо младшей сестры Дашки, полученное пару дней назад. Это послание он прочитал уже раз сто и теперь, кажется, учил наизусть.

— Кот, а у тебя есть какая-нибудь мечта? — спросил Колька, закончив с чтением. — Ну, сокровенная?

— У каждого тут есть мечта, — отозвался за Кота Петрухин. Он громко чавкал, пережевывая мясо. — Навострить отсюда лыжи.

— А кроме этого?

— Какая еще мечта? — усмехнулся Кот. — Мечта…

У него была мечта, близкая и вполне реальная, но делиться своими тайными мыслями ни с одним из зэков Костян не мог. Вокруг полно стукачей, и одно неосторожное слово может стать достоянием офицеров оперчасти. И даже самого Чугура. И тогда от его мечты останется кровавое пятно. Да и людям, с которыми Кот поделится своей идеей, придется несладко.

— Мне тут еще десять лет бомбить, — сказал Кот. — День живым прожить — уже хорошо. И проснуться так, чтобы башка была на плечах, а не в тумбочке валялась. Вот об этом все мысли.

— Ну, а если бы тебе амнистия выпала? — не отставал Колька.

— Тогда бы я мечтал… Даже не знаю. Угнать самый крутой кабриолет в Москве. Цвета мурена с движком в четыреста лошадей. И прокатить на нем самую красивую бабу, которую можно купить за деньги. С ветерком прокатить. Чтобы ни одна ментовская рожа не могла подобраться на расстояние километра.

— Мелко плаваешь, — усмехнулся Колька. — Мы вот с сестрой мечтали провернуть крупное дело. Одно, но очень крупное. Смыться из этой страны навсегда и купить свой остров в теплом море. Даже не остров — островок. Представь: белый песчаный пляж, пальмы, небо синее. И все это — твое. Включая тех птиц, что в небе летают.

— Тебе, Колька, мечтать в самый раз, — кивнул Кот. — Скоро ты с нашей дачи уезжаешь. Надыбаешь бабки. И пришлешь мне со своего острова цветную фотографию. Вся зона будет смотреть твою карточку и форменно от зависти припухать.

Шубин улыбнулся. Слухи о большой амнистии будоражили колонию почти полгода, распространились они задолго до того, как в Москве на самом верху было принято решение досрочно освободить из мест заключения лиц, не совершивших тяжких преступлений и преступлений против личности. Амнистия действительно должна вот-вот начаться, но коснулась она всего семерых человек из четырехтысячного контингента зоны. В том числе и Кольки Шубина. Он знал, что досиживает последние дни или, в крайнем случае, недели, но до сих пор не смел поверить в собственное счастье.

Вытащив из кармана куртки фотографию, завернутую в клок газеты и тонкий целлофановый пакет, Колька разглядывал ее так долго, будто увидел в первый раз. Карточка выцвела и потерлась на углах. Шубин редко показывал эту фотку, но сейчас особый случай, а Кот свой человек. Сейчас можно. Он подсел ближе к Коту, сунул ему карточку. На берегу реки стоит Колька, одетый в майку с иностранными надписями и светлые шорты. Рядом с ним стройная девчонка лет восемнадцати. На ней цветастый сарафан с узенькими бретельками, белокурые волосы развеваются на ветру.

— Невеста что ли? — спросил Кот.

— Сестра Дашка, — сказал Колька. — Ждет меня. Нас только двое: она и я. Родители давно погибли. Еще дядька есть, он нас воспитывал и вообще… Заботился, короче. Сейчас у него своя забегаловка на трассе. Наверное, хорошо зарабатывает. И сестра пишет, что все у них нормально. Скучают без меня.

— Недолго им скучать осталось.

— И вот еще посмотри, — Шубин протянул Коту сложенную вчетверо бумажку, вырезку из журнала. На ней — ружье для подводной охоты, гидрокостюм и акваланг: баллоны с кислородом, маска, трубки. — Эту штуку, в смысле, не ружье, акваланг, я уже купил. Как раз за два дня до того, как меня повязали, и купил. Специально в Москву ездил. В нашей дыре такие вещи не продаются, потому что никто не купит. Акваланг дома меня дожидается. Ты умеешь пользоваться этой штукой?

— Баловался как-то, — кивнул Кот. — Не самое мудреное дело. Надо только, чтобы маска плотно прилегала к телу. И еще, чтобы кислород свободно поступал.

— А я вот ни разу не попробовал, — сказал Колька. — Как думаешь, резина не потрескалась, все-таки два года пролежала?

— Если фирменная — не потрескалась.

— Мой акваланг — фирменный. Один из самых дорогих.

Кот снял с прутика поджаристые, пропахшие дымом кусочки хлеба. Угостил Кольку и сам стал жевать. Петруха неслышными шагами подошел к костру, вгляделся в карточку, усевшись рядом с Колькой, сказал:

— Ничего девка, гладкая. Но больно уж костлявая. И бюста в ней мало. Но мне нравятся женщины посолиднее, в теле. Чтобы было за что подержаться. К чему прижаться. Лежишь на ней, как на пуховой перине. И ни о чем плохом не вздыхаешь. Нет, я бы на такую не прыгнул.

— Дашка не та девчонка, которая позволяет таким уродам, как ты, на себя прыгать, — Колька завернул карточку в газету, а затем сунул в пакет и запрятал глубоко в карман куртки. — Ты сам доходной, вот тебе и нравятся толстые бабы. Чтобы бюст до пупа и жопа в три обхвата.

— А что это за баба, если у нее одни мослы? Недоразумение природы.

Петруха скорчил брезгливую рожу, сунул в рот кусочек мяса и стал работать челюстями. Во рту не хватало половины зубов, поэтому процесс шел медленно.

— Мне такая женщина нужна, чтобы, как говориться, за собой повела — громко чавкая, сказал Петруха. — Вот, помню, такой случай. Пас я одну бабу на вещевом рынке, по виду башливую. Сама в кофточке и джинсах. Кошелек толстый. Расплачивается с продавцом и сует портмоне в задний карман. Ну, думаю: моя. Шмель в очке, надо брать. И взял. Спокойно, без кипеша. Кожу сбросил в урну, бабки в карман, и с рынка. Вхожу в автобус, а там едет та самая баба. И к ней контролеры подваливают. А у нее ни копейки. Короче, я за нее штраф заплатил. А потом, раз случай такой выпал, ближе познакомились. Вечером я уже в ее постели оттягивался и…