– Да-а, все мы смертны! – сентенциозно заметил Питу.

– Так вот, Питу, – повторил Бийо, – я вызвал тебя, чтобы передать тебе завещание.

– Мне, господин Бийо?

– Тебе, Питу, тем более, что я назначаю тебя своим единственным наследником…

– Меня – вашим единственным наследником? – повторил Питу. – Нет, благодарю вас, господин Бийо! Это просто смешно!

– Я тебе говорю то, что есть, дружок.

– Это невозможно, господин Бийо.

– Почему невозможно?

– Да нет… Когда у человека есть наследники, он не может отдать свое добро чужим людям.

– Ошибаешься, Питу, может.

– Значит, не должен, господин Бийо. Бийо нахмурился.

– У меня нет наследников, – проворчал он.

– Ага! Нет у вас наследников! – подхватил Питу. – А как же мадмуазель Катрин?

– Я такой не знаю, Питу.

– Ой, господин Бийо, не говорите так, у меня прямо переворачивается все внутри от этих слов!

– Питу! – проговорил Бийо. – Если мне что принадлежит, я могу это отдать, кому пожелаю; так же и ты, если я умру, ты тоже можешь то, что принадлежит тебе, Питу, отдать кому захочешь.

– Ага! Отлично! – воскликнул Питу, начиная, наконец, понимать. – Стало быть, если с вами что случится… Ой, что я, дурак, говорю! Ничего с вами не случится!

– Как ты сам недавно сказал, Питу, все мы смертны.

– Да… Признаться, вы правы: я беру завещание, господин Бийо; предположим, что я буду иметь несчастье стать вашим наследником; тогда я буду иметь право делать с вашим добром, что захочу?

– Ну конечно, ведь оно будет принадлежать тебе… И к тебе, добрый патриот, никто не станет из-за этого добра придираться, понимаешь, Питу, как могли бы придраться к тем, кто якшается с аристократами.

Питу, наконец, все понял.

– Ну что ж, господин Бийо, я согласен, – кивнул он.

– Это все, что я хотел тебе сказать; спрячь эту бумагу в карман и ложись.

– Зачем, господин Бийо?

– Затем, что завтра, по всей видимости, у нас будет тяжелый день, вернее – сегодня, ведь уже два часа ночи.

– А вы что, уходите, господин Бийо?

– Да, у меня одно дело на Террасе фельянов.

– А я вам не нужен?

– Наоборот, ты мне будешь мешать.

– В таком случае, господин Бийо, я бы немножко поел…

– И правда! – воскликнул Бийо. – Я совсем забыл тебя спросить, не голоден ли ты!

– Ой, это потому, что вам известно: есть я всегда хочу.

– Ну, где у меня хранится съестное, ты и сам знаешь.

– Да, да, господин Бийо, не беспокойтесь обо мне… Я только хотел спросить: вы ведь вернетесь, правда?

– Вернусь.

– А если нет, так скажите, где вас искать.

– Это ни к чему! Через час я буду здесь.

– Тогда ступайте!

И Питу отправился на поиски съестного с разгоревшимся аппетитом, который, как у короля, никакие события не в силах были заглушить, сколь бы серьезными они ни были; а Бийо пошел к Террасе фельянов.

Читатели уже знают, зачем он туда отправился.

Едва он прибыл на место, как один камешек, за ним – Другой, потом – третий упали к его ногам, из чего он заключил, что случилось то, чего опасался Петион: мэр стал узником Тюильри.

Согласно полученным указаниям он поспешил в Собрание, которое, как мы уже видели, вызвало Петиона.

Получив свободу, Петион прошел через зал заседаний Собрания и пешком отправился в ратушу, оставив вместо себя во дворе Тюильри свою карету.

Бийо возвратился домой и застал Питу за ужином.

– Ну, что нового, господин Бийо? – спросил Питу.

– Ничего, – отвечал Бийо, – если не считать того, что день только занимается, а небо – кроваво-красное.

Мы видели, как начался день.

Первые лучи восходящего солнца осветили двух всадников, ехавших шагом по пустынной в этот час набережной Тюильри.

Двое этих всадников были главнокомандующий Национальной гвардией Мандэ и его адъютант.

Мандэ, вызванный около часу ночи в ратушу, сначала отказался туда явиться.

В два часа он получил повторный приказ в более категорической форме. Мандэ опять хотел было оказать неповиновение, но прокурор Редерер подошел к нему с такими словами:

– Сударь! Не забывайте, что согласно закону командующий Национальной гвардией подчиняется муниципалитету.

Тогда Мандэ решился.

Впрочем, главнокомандующий не знал вот чего.

Прежде всего он не знал, что сорок семь секций из сорока восьми ввели в состав муниципалитета по три комиссара, получивших задание собраться в коммуне и спасти отечество. А Мандэ думал, что застанет муниципалитет в прежнем составе, и никак не ожидал встретить там сто сорок одно новое лицо.

Кроме того, Мандэ понятия не имел о приказании, отданном этим самым муниципалитетом, о том, чтобы очистить Новый мост от солдат, как и аркаду Иоанна Крестителя; учитывая важность приказа, его поручили исполнить Манюэлю и Дантону.

Подъехав к Новому мосту, Мандэ был ошеломлен тем что там нет ни души. Он остановился и выслал адъютанта на разведку.

Спустя десять минут тот вернулся; он не увидел ни пушки, ни гвардейцев: площадь Дофины, улица Дофины, набережная Огюстен были так же безлюдны, как и Новый мост.

Мандэ продолжал свой путь. Возможно, ему следовало бы возвратиться во дворец, однако люди идут туда, куда толкает их судьба.

По мере того, как он приближался к ратуше, все вокруг оживало; как во время некоторых органических катаклизмов кровь приливает к сердцу, оставляя конечности, которые белеют и холодеют, так и движение, оживление, наконец – революция царили на улице Пелетье, на Гревской площади, в ратуше – истинном центре народной жизни, сердце этого огромного тела, именуемого Парижем.

Мандэ остановился на углу набережной Пелетье и послал своего адъютанта под аркаду Иоанна Крестителя.

Через нее свободно ходил народ: гвардейцы исчезли.

Мандэ хотел было повернуть назад: вокруг него собралась толпа и стала подталкивать его, словно щепку, к ступеням ратуши.

– Оставайтесь здесь! – приказал он адъютанту. – Если со мной произойдет несчастье, дайте об этом знать во дворец.

Мандэ отдался на волю увлекавшей его стихии; адъютант, форма которого указывала на незначительный чин, остался на углу набережной Пелетье, где никто его не трогал; все взгляды сосредоточились на главнокомандующем.