При этих словах, как при столкновении двух грозовых туч во время бури, грянул гром.

– Почему?! – вскричала Андре. – Ты спрашиваешь, почему? Да, верно, бедный мой мальчик, ведь ты ничего не знаешь!

– Да, – твердо повторил Себастьен, – я спрашиваю, почему!

– Потому что твой отец – ничтожество! – отвечала Андре, не имея более сил сносить змеиные укусы, терзавшие ей сердце. – Потому что твой отец – негодяй!

Себастьен вскочил с козетки, где до сих пор сидел, и оказался лицом к лицу с Андре.

– Вы говорите так о моем отце, сударыня?! – вскричал он. – О моем отце, докторе Жильбере, о том, кто меня воспитал, о том, кому я обязан всем и кроме которого у меня никого нет? Я ошибался, сударыня, вы мне не мать!

Мальчик рванулся к двери.

Андре его удержала.

– Послушай! – сказала она. – Ты не можешь этого знать, ты не можешь понять, ты не можешь об этом судить!

– Нет, зато я могу чувствовать, и я чувствую, что больше вас не люблю!

Андре закричала от захлестнувшей ее боли.

В ту же минуту с улицы донесся шум, заставивший ее сейчас же забыть о страданиях.

Она услышала, как отворились ворота и у крыльца остановилась карета.

Она задрожала так, что ее волнение передалось мальчику.

– Подожди! – приказала она. – Подожди и помолчи!

Мальчик не сопротивлялся.

Стало слышно, как отворилась входная дверь и к гостиной стали приближаться чьи-то шаги.

Андре застыла в неподвижности, не сводя взгляда с двери, бледная и похолодевшая, словно олицетворяя Ожидание.

– Как прикажете доложить? – спросил старый слуга.

– Доложите о графе де Шарни и узнайте, может ли графиня принять меня.

– Скорее в ту комнату! – воскликнула Андре. – Малыш, ступай в ту комнату! Он не должен тебя видеть! Он не должен знать о твоем существовании!

Она втолкнула испуганного мальчика в соседнюю комнату.

Прикрывая за ним дверь, она сказала:

– Оставайся здесь! Когда он уйдет, я тебе скажу, я все тебе расскажу… Нет! Нет! Ни слова об этом! Я тебя поцелую, и ты поймешь, что я – твоя настоящая мать!

Себастьен в ответ лишь застонал.

В эту минуту дверь из передней распахнулась, и старый слуга, сжимая в руках колпак, исполнил поручение.

У него за спиной в потемках зоркие глаза Андре различили человеческую фигуру.

– Просите графа де Шарни! – собравшись с духом, вымолвила она.

Старик отступил, и на пороге появился со шляпой в руках граф де Шарни.

Граф был в черном костюме: он носил траур по брату, погибшему два дня тому назад.

Этот траур, подобно трауру Гамлета, был не только в одежде, но и в его сердце; граф был бледен, что свидетельствовало о пролитых слезах и пережитых страданиях.

Графине довольно было одного быстрого взгляда, чтобы все это оценить. Никогда красивые лица не бывают так прекрасны, как после слез. Никогда еще Шарни не был так хорош, как в эту минуту.

Она на мгновение прикрыла глаза, слегка откинула голову, словно желая вздохнуть полной грудью, и прижала руку к готовому разорваться сердцу.

Когда она снова открыла глаза, она увидела, что Шарни стоит на том же месте.

Андре жестом и взглядом будто спрашивала его, почему он не вошел, и ее взгляд и жест были настолько красноречивы, что он отвечал:

– Я ждал вашего приказания, графиня. И он шагнул в комнату.

– Прикажете отпустить карету вашего сиятельства? – спросил старик, исполняя настойчивую просьбу лакея графа.

Граф взглянул на Андре с непередаваемым выражением, а она, словно потерявшись, снова прикрыла глаза и застыла в неподвижности, затаив дыхание, будто не слыша вопроса и не понимая выражения его глаз.

Однако оба они прекрасно друг друга поняли.

Шарни попытался уловить хоть малейший знак, который указывал бы ему на то, что ему следовало ответить. Он заметил, как по телу Андре пробежала дрожь, и не зная, чему ее приписать: опасению, что граф не уйдет, или желанию, чтобы он остался, – он ответил:

– Прикажите кучеру подождать. Дверь затворилась, и, может быть, впервые после свадьбы граф и графиня остались одни. Граф первым нарушил молчание.

– Прошу прощения, графиня, – молвил он, – не помешал ли я вам своим неожиданным вторжением? Я еще не садился, карета моя у ворот, и, если вам угодно, я могу немедленно уехать.

– Нет, граф, напротив, – с живостью возразила Андре. – Я знала, что вы живы и здоровы, однако я не менее счастлива воочию убедиться в этом после того, что произошло.

– Неужели вы были так добры, что справлялись обо мне? – спросил граф.

– Разумеется.., вчера и нынче утром, и мне сообщили, что вы в Версале; сегодня вечером мне сказали, что вы у королевы.

Были ли эти слова сказаны без задней мысли или в них был упрек?

Очевидно, граф и сам не знал, как к ним отнестись, и потому на минуту задумался.

Впрочем, почти тотчас же, решив, по-видимому, оставить выяснение этого вопроса на потом, он продолжал:

– Графиня! Меня задержала в Версале печальная необходимость; долг, который я полагаю священным в том положении, в каком сейчас находится королева, вынудил меня сразу же по приезде в Париж отправиться к ее величеству.

Андре попыталась отнестись к последним словам графа без предубеждения.

Потом она подумала, что необходимо прежде всего ответить на его слова о печальной необходимости.

– Да, граф, – молвила она. – Увы, я знаю о страшной потере, которую…

Она замялась на секунду.

–..которую вы понесли.

Андре едва не сказала: «Которую мы понесли», однако не осмелилась и продолжала:

– Вы имели несчастье потерять вашего брата барона Жоржа де Шарни.

Можно было подумать, что Шарни с нетерпением ждал подчеркнутых нами слов, потому что он вздрогнул в тот момент, когда каждое из них было произнесено.

– Да, графиня, – отвечал он, – вы правы, смерть моего брата – страшная для меня потеря, которую, к счастью, вы не можете оценить, потому что почти не знали бедного Жоржа.

В его словах «к счастью» послышался легкий печальный упрек.

Андре это поняла, однако ничем не выдала, что придала этому значение.

– Лишь одно утешает меня в этой потере, если тут что-нибудь может утешить, – продолжал Шарни, – бедный Жорж умер так, как суждено умереть Изидору, как, видимо, умру и я: он умер, исполняя свой долг.