Так, значит, существовало над головами людей нечто, кроме пустоты, в которой вращаются миры; значит, существовали в жизни не только случай и рок.

«Улица Кок-Эрон, номер девять, первые ворота со стороны улице Платриер», – сказала графиня де Шарни.

Странное совпадение! Спустя четырнадцать лет ребенок возвратился в тот же дом, где он увидел свет, где сделал первый вдох, откуда был похищен своим отцом!

Этот небольшой особнячок, купленный Таверне-старшим в те времена, когда барон почувствовал некоторый достаток благодаря милостям королевы, был сохранен Филиппом де Таверне и оставался под присмотром старого привратника, которого прежние владельцы павильона завещали семейству Таверне вместе с домом. Он служил временным пристанищем молодому человеку, когда тот возвращался из своих путешествий, или его сестре, когда она оставалась ночевать в Париже.

Когда Андре провела ночь у изголовья королевы и когда у них произошла последняя размолвка, Андре решила быть подальше от соперницы: королева на ней отыгрывалась после каждой своей любовной неудачи; а какие бы сильные переживания она ни испытывала как королева, она прежде всего была женщиной.

Вот почему с рассветом Андре послала служанку в свой особнячок на улице Кок-Эрон с приказанием приготовить павильон, состоявший, как помнит читатель, из передней, небольшой столовой, гостиной и спальни.

Когда-то Андре превратила гостиную в спальню для Николь, но после того, как необходимость во второй спальне отпала, все комнаты вновь стали использоваться по назначению; новая камеристка оставила нижний этаж хозяйке, наезжавшей не так уж часто и всегда в одиночестве, а сама поселилась в небольшой мансарде на чердаке.

Итак, Андре, извинившись перед королевой за то, что не может занимать соседнюю с ней комнату, объяснила это тем, что королеве, испытывавшей недостаток в свободных комнатах, нужна поблизости скорее камеристка, нежели особа, «не слишком обремененная служебными обязанностями».

Королева не стала удерживать Андре, вернее, она попыталась удержать ее, но не более, чем того требовал самый строгий этикет. Когда около четырех часов пополудни камеристка Андре возвратилась доложить, что павильон готов, Андре приказала ей немедленно отправляться в Версаль и, собрав все вещи, какие она в спешке оставила в своей версальской комнате, перевезти их на следующий день на улицу Кок-Эрон.

Вот так и случилось, что в пять часов графиня де Шарни покинула Тюильри, полагая, что уже простилась с королевой, сказав ей утром несколько слов по поводу возвращаемой в распоряжение королевы комнаты, которую графиня заняла на одну ночь.

Она вышла от королевы, вернее, из смежной с ее спальней комнаты, и пошла через зеленую гостиную, где ожидал отца Себастьен; он стал ее преследовать, она бросилась от него бежать, однако он успел вскочить вслед за ней в фиакр, заказанный заранее камеристкой и ожидавший ее у входа в Тюильри во дворе Принцев.

Все складывалось таким образом, чтобы Андре почувствовала себя в этот вечер счастливой, и ничто не должно было нарушить ее счастья. Вместо ее версальских апартаментов или комнаты в Тюильри, где она не могла бы принять своего сына, столь чудесным образом вновь ею обретенного, или, во всяком случае, где она не могла бы целиком отдаться охватившей ее радости материнства, она находилась теперь в собственном доме, в скрытом от чужих глаз павильоне, где не было ни слуг, ни камеристки, одним словом, никого!

Вот почему с нескрываемой радостью она назвала приведенный нами выше адрес, из-за которого мы, собственно говоря, и позволили себе сделать это отступление.

Часы пробили шесть, когда на крик кучера ворота распахнулись и фиакр остановился у входа в особняк.

Андре не стала дожидаться, пока кучер слезет с облучка; она сама отворила дверцу и спрыгнула на нижнюю ступеньку крыльца, потянув за собой Себастьена.

Она торопливо расплатилась с кучером, вручив ему сумму вдвое больше той, что она была ему должна, затем вошла в дом, заперла за собой дверь и поспешила в комнаты, не выпуская руку мальчика.

На пороге гостиной она остановилась.

Комната освещалась лишь отблесками пламени в очаге да двумя свечами на камине.

Андре усадила сына рядом с собой на козетку, где было светлее всего.

Она едва сдерживала радость, в которую, казалось, не могла до конца поверить.

– Ах, дитя мое, мальчик мой, – прошептала она, – неужели это ты?

– Матушка! – отвечал Себастьен с нежностью, которая спасительной росой опускалась на готовое разорваться сердце Андре и ее пылающие щеки.

– И здесь, здесь! – вскричала Андре, озираясь по сторонам и еще раз убеждаясь в том, что она находится в той самой гостиной, где дала Себастьену жизнь, и с ужасом взглянув на дверь комнаты, из которой он был похищен.

– Здесь? – повторил Себастьен. – Что это значит, матушка?

– Это значит, мой мальчик, что почти пятнадцать лет тому назад ты родился в этой комнате, и я благословляю милосердие Всевышнего, который спустя пятнадцать лет чудом опять привел тебя сюда.

– О да, чудом! – подхватил Себастьен. – Если бы я не испугался за жизнь отца, я не пошел бы ночью в Париж один; если бы я не пошел один ночью, я не заблудился бы и не стал ждать прохожего, чтобы спросить, по какой из двух дорог мне следует идти: я не обратился бы к господину Изидору де Шарни; он бы меня не узнал, а не узнав, не предложил бы поехать в Париж вместе с ним, не провел бы меня в Тюильри; и тогда я не увидел бы вас в ту минуту, когда вы проходили через зеленую гостиную; я не узнал бы вас, не побежал бы вслед за вами, не догнал бы вас и, значит, не назвал бы вас своей матушкой! Ах, какое нежное слово! До чего приятно его произносить!

Когда Андре услышала, как Себастьен сказал: «Если бы я не испугался за жизнь отца…», она почувствовала, как у нее болезненно сжалось сердце, и запрокинула голову.

Услыхав слова: «Господин де Шарни меня бы не узнал, не предложил бы поехать в Париж вместе с ним, не провел бы меня в Тюильри», она вновь открыла глаза, сердце успокоилось, она возблагодарила Небо, потому что это было настоящее чудо, что Себастьена привел к ней брат ее мужа.