– Какое вы имеете право называть меня Новинхой, – закричала она, вот уже четыре года никто так не называет меня!

В ответ он поднял руку и слегка коснулся пальцами ее шеи под затылком. Это был робкий, почти юношеский жест. Он напомнили ей Лайбо, это было выше ее сил, она не могла больше вынести. Она схватила его руку и со злобой отбросила ее. Затем толкнула его вглубь комнаты.

– Выйди, – закричала она на Майро. Ее сын вскочил и скрылся за дверью. По его лицу она поняла, что Майро крайне удивлен ее яростью.

– Ты ничего от меня не добьешься! – кричала она Говорящему.

– Я ничего от вас не добиваюсь, – спокойно произнес он. – Я пришел сюда не за этим.

– У меня нет ничего, что тебе хотелось бы узнать! Ты ничего не стоишь для меня, слышишь? Ты – единственный, ничего не представляющий для меня.

Ты не в праве оставаться в моем доме.

– Nao eres estrago, – прошептал он, – eres solo fecundo, e vou plantar jardim ai.

Затем, подошел к двери, и, прежде чем она успела ответить, закрыл дверь с другой стороны.

Сказать по правде, она не знала, что ответить ему. Его слова были слишком оскорбительны. Она назвала его estrago, а он ответил, так будто она себя назвала опустошенной и одинокой. Она высмеивала его, говоря фамильярно ты вместо вы. Так говорят с ребенком или животным. А когда он ответил ей в том же ключе, с той же фамильярностью, это звучало совсем по-другому. «Ты есть плодотворная почва, на которой я взращу прекрасный сад.» Эти слова мог сказать поэт своей возлюбленной или муж жене. И «ты» здесь звучало как сокровенное, близкое и совсем не было надменным. Какое он имел право – шептала она себе – касаться ее шеи. Он гораздо грубее, чем я думала о Говорящих. Епископ Перегрино был прав. Он опасен, он неверный, антихрист. Он нагло топчет те уголки моего сердца, которые я хранила как святую землю. Он давит слабые ростки жизни, пробившейся сквозь каменную душу. Как он посмел, я хочу умереть, он несомненно уничтожит меня до того, как пройдет сквозь.

Ее что-то отвлекло. До нее дошло, что кто-то плачет. Квора. Конечно, ее крик разбудил ее; ее сон не был крепким. Новинха открыла дверь и собралась пойти и успокоить ее. Но плач смолк. Мягкий мужской голос запел колыбельную. Песня звучала на чужом языке. Немецкий, а может скандинавский, она не могла разобрать. Но она знала, кто пел эту песню, и знала, что песня утешит Квору.

Новинха не испытывала подобного страха с тех пор, как Майро был определен зенадором и пошел по стопам людей, убитых свиноподобными. Этот человек распутал сети, опутавшие семью, и связал всех в единое целое, но в процессе освобождения из пут он обнаружил все мои секреты. Если он узнает почему и как умер Пайпо, и скажет правду, тогда Майро тоже прикоснется к оберегаемой мною тайне, и это убьет его. Нет, свиноподобные не получат больше ни одной жертвы, они слишком жестоки, чтобы им поклоняться.

Позднее, лежа в кровати и пытаясь заснуть, она слышала смех, звеневший в передней части дома, теперь она слышала Квима и Олхейдо, Майро и Элу, смеющихся вместе. Она представляла, что видит их, комнату, искрящуюся от радости. Но сон медленно овладел ею, ее представления превращались в мечты. И уже не Говорящий сидел среди детей и учил их смеяться. Это был Лайбо, снова живой и каждому известный как ее настоящий муж. Мужчина, за которого она вышла замуж в своем сердцем, отказавшись от брака в Церкви. Даже во сне ей опять не хватило сил, она не могла вынести огромный груз радости, подаренный ей грезами, и слезы медленно капали на подушку.

Гайда: Тельца десколады не имеют бактериологических свойств. Похоже, что они проникают в клетки организмов и поглощают остаточное пространство, так же как митохондрия, и воспроизводятся вместе с клеточным воспроизводством. Тот факт, что они проникли в новые виды только за несколько лет нашего пребывания, говорит об их высокой адаптивной способности. Вероятно, они распространились в биосфере Луситании много лет назад, и теперь стали свойством данной местности, постоянной инфекцией.

Густо: Если они постоянны и неизменны, и распространены повсюду, тогда это – не инфекция, Гайда, это часть нормальной жизни.

Гайда: Но они не обязательно врожденны – у них есть способность к распространению. Но, безусловно, если они – эндемические, то все местные виды и разновидности выработали пути борьбы с ними…

Густо: Или адаптировались к ним и включили в свой нормальный биологический жизненный цикл. Может быть, они необходимы им.

Гайда: Им необходимо что-то, какой-то механизм, который отделяет их генные молекулы, а затем сцепляет их в случайном порядке?

Густо: Может быть поэтому на Луситании такое малое и скудное разнообразие видов – десколада появилась сравнительно недавно полмиллиона лет назад – и большинство видов не смогло адаптироваться.

Гайда: Мне хочется, чтобы мы выжили, Густо. Следующий зенобиолог скорее всего столкнется с стандартными генетическими адаптациями и не проследит этого механизма.

Густо: Это единственная причина, заставляющая тебя сожалеть о предстоящей смерти?

Владимир Тиаго Гуссман и Екатерина Апарейсайда до Норте фон Хессе-Гуссман, неопубликованный диалог по поводу рабочих гипотез, за два дня до их смерти. Впервые опубликован в «Затерянных ступенях к Пониманию», Мета-Сайенс, Методологический журнал, 2001:12:12:144-45.

Эндер пробыл в доме Рибейра до поздней ночи, более часа он потратил на анализ случившегося, особенно после возвращения домой Новинхи. Несмотря на это, проснувшись рано утром, Эндер был полон вопросов, на которые ему предстояло дать ответ. Это было его обычной подготовкой к Разговору со Смертью; он не мог позволить себе отдыха, пока разрозненные кусочки занятий и наблюдений не выстраивались в целостную картину жизни умершего человека. Жизнь мертвого человека имела право жить и существовать, какой бы плохой она не оказалась. Но теперь ко всему примешивалась тревога, теперь его больше заботили живые. Так с ним еще не случалось.

– Конечно, это для тебя более значимо, – сказала Джейн, когда он поделился с ней тем, что смущало его. – Ты оказался вовлеченным. Ты полюбил Новинху еще в Трондейме.