Я вышел из травы. Шура увидел меня, глаза его приняли некое осмысленное выражение. Он облегченно вздохнул, сел передо мной на корточки и развернул пакет с остатками моего хека и ихней колбасы.
– Все, все, Мартышка… – виновато забормотал Шура. – Денег – ни хуя, пьянству – бой, начинаем культурную программу… Все идем в Эрмитаж! Этот польский мудак семь раз был в Париже и ни разу в Лувре… Пятый раз прилетает в Ленинград – и до сих пор не знает, где находится Эрмитаж!.. Хотя – жутко талантливый парень! Но алкаш, сволочь, – пробы ставить негде!..
– Ты на себя посмотри, – в упор сказал я ему.
– Да ты что?!.. Мартын, окстись!.. О чем ты говоришь?.. Я по сравнению с ним – новорожденный Котенок…
Потом Сташек с Шурой долго гадали – как протащить меня в Эрмитаж. Сумки и портфели там запрещены, а я в свои тогдашние два года был уже достаточно крупным Котярой, и за пазуху меня тоже не спрячешь.
Однако еще не совсем трезвому Сташеку, от которого за версту разило перегаром, пришла в голову идея пронести меня в Эрмитаж в кофре из-под видеокамеры. Камера у Сташека была профессиональная – большая, и кофр – соответственно, тоже серьезных размеров.
Было решено не жалеть редакционное имущество и прорезать в боковой стене кофра круглую дыру для моей головы. Чтобы через эту дыру я мог легко и свободно наслаждаться наследием гениев, которому Лувр, где Сташек не был уже семь раз, и в подметки не годится!
Так с гордостью заявил Шура, и они со Сташеком проделали уродливую дыру в прекрасном кожаном японском кофре, принадлежавшем Польскому союзу журналистов.
За их почти непосильные труды они были вознаграждены тем, что обнаружили в кофре полбутылки польской водки "Выборовой"!
– О, пся крев! – счастливо воскликнул Сташек. – То та ж вудечка, ктуру не допилем в самолете! Хвала пану Бугу!..
Они тут же разлили водку по стаканам, немедленно выпили и стали заметно лучше соображать и координированно двигаться.
Сташек закинул видеокамеру на плечо – там был такой специальный ремень. Шура, якобы его ассистент, нес кофр с дыркой, из которой я созерцал окружающий мир. И мы втроем направились в Эрмитаж…
Перед входом в Эрмитаж стояла туча народу! Иностранцев заводили в боковую дверь, минуя озлобленную километровую очередь русских провинциальных туристов.
Сташек тут же нацепил на куртку картоночку в прозрачной пластмассе с одним большим словом – "Пресса", и тремя маленькими – "Польское радио и телевидение". А Шура привесил на свой пиджачишко чудом сохранившуюся с моих Котеночных времен старую табличку со словом "Жюри". Он действительно был когда-то в составе жюри на конкурсе детского самодеятельного творчества Ленинградского Дворца пионеров.
Для понта Сташек подсуетился с камерой у входа, чтобы все видели, как он "снимает", а потом нагло раздвинул плечом группу робких китайцев и с криками:
– Пресса!!! Польское телевидение!.. – прошел сам в Эрмитаж и протащил нас с Шурой, отрекомендовав Шуру как своего ассистента.
И все шло прекрасно. Шура обнаружил глубокие и серьезные познания, которыми щедро делился со мной и Сташеком, а у меня хватило сообразительности, при переходах из зала в зал, убирать свою голову из дырки кофра, чтобы меня не заметили старенькие и сонные служители в эрмитажной униформе.
Все произошло в "Рыцарском зале". И, каюсь, по моей вине…
Правда, надо сказать, что к этому времени счастливо найденная бутылка "Выборовой" сделала свое черное дело.
Как помнится, она была распита перед выездом из дому, без малейшей закуски, как сказал Шура – "на посошок", и взбодрила союз польских и русских журналистов всего лишь до определенного момента.
Уже на подходе к "Рыцарскому залу" запас бодрости иссяк, "Выборовая" всколыхнула в Шуре и Сташеке всю предыдущую трехсуточную поддачу и, повествуя нам заплетающимся языком о достоинствах рыцарских лат четырнадцатого века Инсбрукского периода, Шура был вынужден придерживаться за фигуру этого рыцаря, кстати, очень небольшого роста…
А так как он изрядно устал таскать меня, то поставил кофр на пол. Сташек в это время делал вид, что снимает, и, чтобы не упасть, старался на кого-нибудь облокотиться.
– Пардон… – говорил Сташек. – Еще пардон!.. Куррррва мать!.. Екскюзе муа!.. Айм сори… Сори, блядь, говорю!..
Но и это прошло бы, наверное, незамеченным в густой толпе с гидами, щебечущими на разных языках. Если бы…
Если бы я НЕ УВИДЕЛ МЫШЬ!
Она вылезала из стального башмака этого рыцаря-недомерка, и тут я не выдержал!..
Сейчас понимаю – был молод, несдержан, глуп и крайне импульсивен. Сегодня мне эта мышь – тьфу! Я бы на нее и внимания не обратил. Подумаешь – дерьма палата, как говорил Шурик.
А тогда… Ну, что возьмешь с двухлетнего дурачка?
Я пулей вылетел из своего кофра и как идиот бросился за этой мышью! Раздался многоголосый женский визг, началась дикая паника, суетня!.. Мышь – от меня, я – за мышью, дурак необученный…
От неожиданности и с похмелюги Шура покачнулся, еще крепче ухватился за этого железного мудака четырнадцатого века, а тот не выдержал повисшего на нем Шуру Плоткина и рухнул, рассыпаясь на все свои инсбрукские составные части! Естественно, вместе с членом "Жюри" конкурса детского творчества двухлетней давности Александром Плоткиным!!!
Я жутко перепугался грохота и лязга железа и, не помня себя от ужаса, взлетел на свисающую с потолка длиннющую занавеску, впоследствии оказавшейся уникальным рыцарским штандартом-гобеленом, сотканным шестьсот лет тому назад.
Древний гобелен затрещал, гнилье, на котором он был привязан к потолку, лопнуло, и я вместе с этой рухлядью, как потом нам объяснили, стоимостью в миллионы долларов, сверзился на пол…
Что было?!! Зазвенели какие-то звонки!.. Замигали лампочки! Завыла сирена!!! Откуда-то набежал крепенький народ – все в штатском! Повязали Шуру и Сташека, а когда я увидел, что Шуре заламывают руки за спину, и бросился на его защиту, то и меня скрутили в одно мгновение. Очень были тренированные ребята!
– Вот теперь – полный пиздец, – на весь "Рыцарский зал" очень отчетливо произнес представитель польской прессы Сташек. – На хер нам нужен был этот Эрмитаж?..
Милиция мне сразу не понравилась. Еще с того момента, когда нас вывели из Эрмитажа и посадили в желто-голубой УАЗик.
Там внутри, прямо на ходу, три здоровенных милиционера сразу же отлупили и Шуру, и Сташека, да так здорово, что Шуру даже вырвало с кровью. За что его отлупили еще раз.
В отделении милиции было грязно: на полу коридора окурки, следы плевков, мусор… И пахло как в общественном туалете, куда мы однажды заходили с Шурой.
Хлоркой и паршивыми Человеческими запахами немытых и потных тел. И повсюду пахло оружием.
Под потолком коридора висели тусклые, грязные лампочки без абажуров. Все было выкрашено в омерзительный грязно-серый цвет, а двери кабинетов – в коричневый.
Через час за Сташеком приехали из польского консульства и увезли его вместе с продырявленным кофром и видеокамерой.
Какой-то тип в рукавицах, чтобы я его не оцарапал, подтащил меня к двери и вышвырнул на улицу – во двор какого-то дома, – предварительно сообщив мне начальную скорость сильным пинком сапога под хвост. Больно было и обидно – до чертиков!
А Шуру Плоткина оставили.
Я оказался в старопетербургском дворе-колодце, куда выходили "черные" лестницы отделения милиции и продуктового магазина. Пахло бензином, стухшим мясом и гнилыми овощами.
Я решил дождаться Шуру во что бы то ни стало!
Ждал я его довольно долго – до следующего утра.
За это время познакомился с несколькими Крысами и двумя вполне приличными Котами, которые, как и Крысы, кормились в продуктовом магазине и поэтому были равнодушны друг к другу. Наоборот, между ними была заметна даже некая общность и, я бы не побоялся сказать, подобие дружелюбия…
Уже под вечер один Кот куда-то смотался и привел с собой парочку домашних Кошек. У одной даже бантик был на шее. Можете себе представить, что ночь мы все пятеро провели совсем недурно. К тому же второй Кот слямзил на складе магазина огромный кусок свежей трески. Как он его доволок – ума не приложу!..