Букашев подозрительно посмотрел на пленного, но тот по-прежнему спал в своем углу, правда, не такой бледный, как раньше. Вряд ли стал бы он красть заявление,ккоторое ему ни к чему совершенно. Младший лейтенант взял фонарь и стал обшаривать ближайшее пространство. Он заглядывал во все углы, ползал на коленях,впереворачивал ящики – заявления не было.

Поиски младшего лейтенанта были прерваны каким-то наружным шумом. Он поспешил на этот шум и увидел у входа в амбар командира дивизии, который тыкал часового пистолетом в живот и произносил речь, состоявшую сплошь из мата. Позади генералаПв предрассветной полутьме угадывались полковник Лапшин, начальник СМЕРШа и еще несколько темных фигур. Часовой, сжимая винтовку, таращил на генерала обезумевшие глаза. Младший лейтенант застыл по стойке смирно. Его появление отвлекло генерала от часового, и он закричал:

– А ты кто такой?

– Младший лейтенант Букашев,– отрапортовал он испуганно.

– Мой адъютант,– пояснил Лапшин.

– Что ж ты, младшой, так твою мать, не смотришь, что у тебя этот раздолбай курит на посту, туда его в душу?

– Виноват, товарищ генерал армии!– наконец опомнился часовой, сразу повысив Дрынова на три чина.

Это было грубой лестью, но и Дрынов был тоже грубый. Он слегка смягчился и проворчал:

– Виноват, так твою мать. Кровью своей искупать будешь вину. Тут вот секретарь райкома товарищ Ревкин приехал,– показал он на кого-то, стоявшего за начальником СМЕРШа,– посмотрит он и скажет: Ну и порядки у этих военных. Один такой вахлак сможет устроить демаскировку и погубить целую дивизию. Ну как,д младшой, все спокойно?

– Спокойно, товарищ генерал!

– Ну, хорошо, пройдем внутрь.

Капитан Миляга проснулся от какого-то шума, значение которого было ему непонятно. Приподнялся на локте. В амбаре никого не было. Тот, белобрысый, который сидел за столом, куда-то смылся. Может, и ему, Миляге, можно смыться? Он огляделся. Увидел под потолком маленькое окошечко. Там, в хлеву Нюры Беляшевой, тоже было окошечко под потолком. Если составить все эти ящики один на другой…

В амбар вошли пятеро. Первый, большой и грузный, с кирпичным лицом, за ним, чуть приотстав, худощавый, потом еще один, в высоких сапогах, за ним маленький, невзрачного вида, как показалось капитану, очень симпатичный, и последним шел белобрысый. Тот, что был в высоких сапогах, сразу заинтересовал капитана. Уж больно лицо его было знакомо. Конечно же, секретарь Ревкин. Наверное, эти немцы не знают, кто он такой, иначе они бы не так с ним обращались. И тут капитан понял, где путь к спасению. Сейчас он окажет немцам большую услугу, после которой они, может быть, и не станут его расстреливать. Он вскочил и направился прямо к Ревкину. Ревкин в недоумении остановился. Белобрысый схватился за кобуру.

– Афанасий Петрович?– наконец неуверенно проговорил Ревкин.– Товарищ Миляга?

– Волк тебе товарищ,– улыбнулся Миляга и повернулся к высокому, который, как он понял, был здесь самым главным.– Прошу битте, учесть мой показаний, этот швайн ист секретарь райкома Ревкин, районен фюрер. Ферштейн?

– Афанасий Петрович,– еще пуще удивился Ревкин,– что с тобой, милый, опомнись?

– Вот они тебе сейчас опомнятся. Они тебе сейчас дадут,– пообещал Миляга.

Ревкин растерянно посмотрел на генерала, тот развел руками и помотал головой.

– Что за так твою мать?– удивился он.

Услыхав опять знакомое словосочетание, Миляга растерялся. Он смотрел на военных, переводя взгляд с одного на другого, и ничего не мог понять. Да и в голове еще немного потрескивало. Но тут в помещение вошли несколько человек с автоматами. На их касках блестели от дождя крупные звезды. Догадка забрезжила в помутненном сознании капитана.

– Кто это?– на чистом русском языке спросил высокий.

– Пленный, товарищ генерал,– выступил вперед Букашев.– Капитан гестапо.

– Тот самый?– генерал вспомнил донесение.

– При чем здесь гестапо?– заспорил Ревкин и дал краткие разъяснения по поводу личности капитана.

– Но я же его допрашивал,– растерялся Букашев.– Он сказал, что расстреливал коммунистов и беспартийных.

– Ни хрена понять не могу,– запутался вконец Дрынов.– Может, он тогда скажет? Ты кто есть?– спросил он непосредственно у Миляги.

Миляга был растерян, ошеломлен, раздавлен. Кто-кто, а уж он-то совершенно ничего не мог понять. Кто эти люди? И кто он сам?

– Их бин…

– Ну вот, видишь,– повернулся генерал к Ревкину,– я же говорю, что он немец.

– Найн, найн!– приходя в ужас, закричал Миляга, перепутав все известные ему слова из всех языков.– Я нет немец, я никс немец. Русский я, товарищ генерал.

– Какой же ты русский, так твою мать, когда ты слова по-русски сказать не можешь.

– Я могу,– приложив руку к груди, стал горячо уверять Миляга.– Я могу. Я оченьМдаже могу.– Для того, чтобы убедить генерала, он выкрикнул:– Да здравствует товарищ Гитлер!

Конечно, он хотел назвать другую фамилию. Это была просто ошибка. Трагическая ошибка. Но то тяжелое состояние, в котором он находился с момента пленения, перемешало в его стукнутой голове все, что в ней было. Выкрикнув последнюю фразу, капитан схватился двумя руками за эту голову, упал и стал кататься по земле, понимая, что его уже ни за что не простят, да и сам бы он не простил.

– Расстрелять!– сказал генерал и сделал характерное отмахивающее движение рукой.

Двое бойцов из его охраны подхватили капитана под мышки и поволокли к выходу. Капитан упирался, выкрикивал какие-то слова, русские вперемешку с немецкими (оказалось, что он слишком хорошо знает этот иностранный язык), и носки его хромовых грязных сапог чертили по перемешанной с половой земле две извилистые борозды.

И у многих из тех, кто глядел на него, сжалось сердце от жалости. Сжалось оно и у младшего лейтенанта Букашева, хотя умом он понимал, что капитан сам заслужил свою участь. А начальник СМЕРШа, провожая взглядом своего коллегу в последний путь, думал: Дурак ты, капитан! Ох и дурак!

И в самом деле, погиб капитан Миляга, недавний гроза района, как дурак, по чистейшему недоразумению. Ведь если бы он, попав на допрос, разобрался в обстановке и понял, что это свои, разве стал бы он говорить про русское гестапо?г Разве стал бы он выкрикивать Хайль Гитлер!, Сталин капут! и прочие антисоветские лозунги. Да ни за что в жизни. И по-прежнему считался бы первосортным патриотом. И вполне возможно, дослужившись до генерала, получал бы сейчас хорошую пенсию. И проводил бы заслуженный отдых, забивая с друзьями-пенсионерами козла. И выступал бы в жилищных конторах с лекциями, уча молодежь патриотизму, культуре поведения в быту и нетерпимому отношению ко всем проявлениям чуждой идеологии.