На Федора Леонтьева она, видимо, произвела такое же впечатление: он подошел к Карле и обнял ее.

Донат скромно стоял где-то за нашими спинами и молча наблюдал. Слово за слово, так сказать, и графиня с Федором уже оживленно беседовали по-русски: речь, очевидно, шла о Пушкине. Многие уже растерянно поглядывали по сторонам: перерыв чересчур затягивался.

Донат посмотрел на часы, но ничего не сказал. Он вновь стал самим собой воплощенное спокойствие. Ждать он умел.

Амелия внимательно прислушивалась к щебету матери и даже пробовала улыбнуться. Но улыбка не получалась-ее враг, Донат, был здесь.

Наша соседка сказала Карле фон Камеке:

- Спросите, откуда он родом.

- Из Курска, - ответил офицер.

А где это?

- В России.

- Ага, в России. - Именно это она и хотела услышать. Что такое Россия, она знала - гам погиб ее сын Герхард. Но вслух она ничего не сказала. Только смерила Федора взглядом с ног до головы-ведь и у него небось мать сеть, причем там, где погиб ее собственный сын. Почему-то это оказалось для нее очень существенным. Она показала пальцем на его впалые щеки и сказала:

- Худ больно.

Федор кивнул и пообещал есть больше картофеля с мясной подливкой. Соседка отошла в сторонку и смахнула слезы. Никакой злобы, лишь тихая покорность судьбе.

Потом молча взялась за тяпку. Остальные последовали ее примеру. В пять часов она вопросительно взглянула на Доната. Пора домой. Готовить ужин хозяину.

Но Донат предложил закончить все поле.

- На завтра и других дел хватает.

Он только предложил.

Никто даже слова не сказал. И соседка не стала долго раздумывать, смирилась и вновь взялась за работу.

Но тут властно прозвенел голос Амелии:

- Нет, пора кончать! Время вышло. Пошли по домам!

Все разом, словно куры на выстрел, повернули головы к ней. Ида Даннеберг со страху даже улыбнулась во весь рог, и все увидели, что зубов у нее спереди не хватает.

Донат молча глядел в сторону деревни и ждал. Ухмылку он вовремя спрятал. Карла фон Камеке с надеждой взглянула на Федора Леонтьева. Но тот пока еще ничего не понимал. Он был так измотан этой войной и так истощен, что по-детски радовался свежему воздуху и веселым лицам.

Амелия окинула "людей" испытующим взглядом, вздернула подбородок и, воткнув тяпку в землю, словно пику. с презрением посмотрела на Доната.

Но поскольку никто не бросил работу и не пошел домой, Донат сделал вид, будто ничего не случилось, и как ни в чем не бывало вновь взялся за свеклу. Дело у него спорилось, тяпка в его огромных лапищах взлетала и опускалась как бы сама собой, лишь слегка направляемая неприметным движением пальцев. Наша соседка тут же последовала его примеру-там что-то выдернет, тут порьгхлит, чик-чик, чик-чик.

Тут-то Амелия наконец взглянула мне в глаза. Очень грустно взглянула. Она крикнула всем:

- Этот скот не имеет права вам приказывать. Он уволен! Он больше не управляющий, слышите?

Отчаяние может обернуться мужеством.

Однажды-в эту минуту мне невольно пришел на намять тот случай-охотники пристрелили ястреба: пристрастился таскать зайчат. Вые грел-и ястреб камнем свалился с неба! Охотники, довольные, удалились. Тут Швофке-я о нем давненько ничего не рассказывал, - так вот, Швофке махнул мне рукой: пошли, мол. Каро, пристально следивший за всеми событиями от выстрела и до падения птицы, уже летел стремглав к тому месту, куда упал ястреб.

Вскоре мы услышали его победный лай.

Ястреб был молодой и некрупный. Пуля лишь подрезала ему крылья, так что взлететь он не мог. Поэтому принял бой со злобным преследователем здесь, на земле.

Такого мужества я никогда больше не видел. Ястреб счел ниже своего достоинства сдаться на милость громкоголосой твари, бестолково скачущей из стороны в сторону.

И хотя взмыть в высоту он не мог, зато мог расправить могучие крылья во всю ширь и показать нам, ползучим бесцветным тупицам, роскошные перья с багряной каймой. Грудь в ярких пятнах орденов он выпятил вперед, а голову гордо вскинул вверх-даже ухитрился взирать сверху вниз на нашего Каро. заливавшегося отчаянным лаем. Он стоял величественно и спокойно, как рыцарь, бросивший вызов противнику: не суетился, не издавал ни единого звука.

И только когда Каро подскакивал слишком близко, он отталкивался от земли и сверху сильно бил кривым клювом по мягкому носу пса. Каро отскакивал с жалобным визгом и осуждающе оглядывался на нас. Где же наша выручка? Я во все глаза глядел на ястреба и не мог наглядеться. Положение у него было безвыходное, никакой надежды не оставалось, но он не пытался спастись бегством или спрятаться; казалось, он был в самом расцвете силы и красоты. Привычно считая себя непобедимым, он держался так, словно наш Каро не грозный враг, а ничтожная козявка.

Сначала мы пытались угрозами оторвать Каро от птицы, потом стали отгонять пса уже пинками и, конечно, много потеряли в его глазах. В конце концов мы перегнали стадо в нижние луга.

- Не хочет сдаваться без боя, верно ? - спросил я у Швофке.

- Еще не знает, что никогда не сможет летать, - буркнул тот в ответ.

Вечером, возвращаясь с пастбища в деревню, мы решили взглянуть еще разок на смелую птицу: мертвый ястреб лежал на спине в нескольких шагах от того места, под кустом бузины, задрав кверху скрюченные когтистые лапы.

- На таких лапах не походишь, - заметил я. - Кто же его убил?

- Да, наверное, никто, - задумчиво ответил Швофке. - Просто он вдруг все понял.

Тот случай невольно пришел мне на память-тем более что не только я, но и Донат смотрел на Амелию с неподдельным восхищением. И не мог этого скрыть. Она поднимала деревню на бунт против него, но в тусклых глазах Доната впервые зажглось некое подобие огня. Да, в каком-то смысле Амелия в тот день была краше, чем в любой другой, и, может, как раз в том единственном смысле, который Донат ценил в женщинах. Глаза ее метали "зеленые" искры, она не желала покоряться его воле, с юрдым видом глядела куда-то поверх наших голов и призывала к бунту. Долой Доната!

Я решительно отшвырнул тяпку.

Хватит держать язык за зубами. Рабочий день кончился. Мы с барышней не хотим больше плясать под его дудку. Сыты его властью по горло. И ползать перед ним на брюхе не желаем!