Моторизация упрощает процесс Исполнения. Прислали Холованову для таких дел автобус ЗИМ - Завод имени Молотова. Хороший автобус. Краской свежей блестит, краской свежей пахнет. Нижняя часть - синяя. Верхняя - голубая. Эстетика.

Гармония. Загляденье.

Вход у автобуса сзади. Подгоняй его прямо вплотную к двери вагона, открывай одно купе, высаживай врагов в автобус, открывай второе купе, загружай и вези к шкафам. Чтоб туда-сюда не мотаться.

По шкафам разберись!

Вязателям, круче брать! Так им руки проволокой скручивать, чтоб и стрелять не надо. Чтоб от боли выли!

Стоит Холованов на бугре. В улыбке зубы выскалил. Такая улыбка у собак конвойных бывает. Сапог на пне. Целуйте, сучьи дети! Целуйте.

Целуют.

Холованов целующих легонько кончиком сапога в челюсть тычет: у-у псина... С презрением мягким.

Товарищи ежовцы, ваше время ответ держать.

Покорно ежовцы на расстрел идут. С выбитыми зубами, с изорванными лицами, с расплющенными пальцами. Прыгают ежовцы из автобуса, на солнышко щурятся, улыбаются, отвыкли от солнышка, спешат: только бы скорее, только бы расстрел не отменили. Многим и не верится, что до смерти дожили. Весна по лесу бушует, а они за три месяца забыли, что бывает весна. Они забыли, что бывает день и солнечный свет. Они забыли свои имена. Они помнят только о том, что бывает в жизни смерть. Смерть, которая дарит покой. Смерть избавляющая. Смерть желанная и недостижимая, как мечта. О ней они мечтали в людоедских подвалах. И сейчас в сладкой надежде на быструю и легкую смерть они, расталкивая друг друга, спешат.

К яме.

Устали все. Измотались.

Расстрел - дело утомительное.

Некто в сером в кустах стенгазету завершает. "Сталинский стрелок" газета называется: "... уставшие, но довольные..."

Некто в сером писателем стать мечтает. Талант в нем литературный пробуждается, как вулкан Кракатау. Чем товарищ Сталин не шутит: посоветуется с товарищами, да и назначит великим писателем. Классиком социалистического реализма.

А пока - муки творчества. Надо расстрел описать в стенгазете, но чтоб своим ясно было, о чем речь, а посторонним - неясно: "Подразделению, в котором служит товарищ Ширманов, руководство доверило исполнение..."

А работа и вправду не из легких. Кажется, что за проблема - четыреста человек в трупы превратить. А вот вы попробуйте. Одних операций сопутствующих сколько.

Еще в конце вставших на путь исправления перестрелять. С ними беда. Они-то жить хотят. Они - визжать. Они - брыкаться. Они исхода такого не ждали.

Но постреляли и их.

Тут и легла на шею Жар-птицы петля из гитарной струны. На шею сзади набросили и затянули. Знают - самбистка. Так чтоб без фокусов.

Хватает Жар-птица воздух ртом, хватает руками струну, да не хватается струна.

И огромный кулак Холованова дробящим ударом сокрушил ее. Повисла Настя на кулаке. Ухватил Ширманов Настю за волосы, и пошел Холованов кулаками молотить, словно куклу тряпочную.

И не сразу боль приходит. Бьет Холованов, отлетает ее лицо то вправо, то влево. Бьет Холованов, а Ширманов-холуй струну затягивает, чтоб не трепыхалась Настя.

Бросили в мокрый песок то, что Настей звалось. Холованов за волосы голову ее поднял:

- Вспомни, девочка, что за тобою числится. За одного вертухая вышак ломится. А ты сколько в эшелоне перестреляла? И эшелон блатных на волю выпустила.

Согласен, ради спасения власти советской. Но кто сказал, что власть благодарностью платит за служение ей? Запомни до смерти - власть всегда неблагодарна. Ты услугу власти оказала. - Но чего стоит услуга, которая уже оказана? Она не стоит ничего. Наоборот, девочка, ты слишком много знаешь, потому опасна. Вот почему власть освобождается от тебя. Закон старый: уйди в смерть, но сломись, уходя. Я тебе подарю легкую. Я добрый. Ты меня знаешь. До свидания. Встретимся в аду. В рай нас с тобой. Жар-птица, не примут. А теперь... теперь целуй мой сапог.

ЭПИЛОГ Открыла глаза.

Весь мир перед нею белый.

Что это?

Это белый потолок.

Пахнет госпиталем.

Ей хорошо. Так хорошо, что надо рассказать об этом всем; всем, всем. Слов не получилось. Получился вздох. Получился неясный звук. Как обрывок песни из вагонного окна.

И тихонько пошли воспоминания: парашютная секция, прыжки, сталинская дача, "Главспецремстрой", монастырь в бесконечном лесу, "Сталинский маршрут".

Александровский мост, расстрелы, расстрелы, снова "Главспецремстрой" и снова расстрелы, и ее собственный расстрел. Странно. Где же это она? Голову не повернуть. Забинтована голова. А глаза могут смотреть прямо вперед - и видят потолок. А если поднять глаза выше, то виден не только потолок, но и стена, которая позади нее. Цвет? Сразу не скажешь, какой цвет. Цвет мягкий. Цвет усыпляющий. И радостный. Вправо - тоже стена. Тоже радостного цвета. Влево - цветы. Много цветов. Гладиолусы. Всех цветов сразу. Где ранней весной в Москве можно достать гладиолусы? В оранжереях цветочного хозяйства Кремля. А если вниз глаза опустить, то видна белая простыня. Простыню не только видно. Ее можно ощутить на запах и на вкус. Простыня чуть хрустит от прикосновения губ, а пахнет морем. Чуть пахнет горячим утюгом. Но запах утюга не победил запаха моря.

Если дальше смотреть - видно одеяло верблюжьей шерсти. Узор затейливый. Цвета яркие. Дальше - спинка кровати.

Больше смотреть нет сил. Лучше закрыть глаза. Хочется пить. Спокойно и тихо произнесла: "пить". Может, не произнесла, а только губами слово обозначила. Но поняли ее.

Губ коснулась трубочка. Ей всего один глоток. Вода невыразимого вкуса. Как на сталинской даче. Глаза закрыты, но она уже не спит. Она снова видит сосновые корни в белом песке расстрельной ямы. Она помнит запах. Запах ямы. Запах теплых трупов. Почему тут нет запаха теплых трупов? Почему тут другие запахи?

Как лисенок в непонятной ситуации, она тревожно принюхалась. Где же это?

Открыла глаза. Потолок. Уже знакомый. Теперь - глаза вверх, вроде как запрокинув голову назад. Там должна быть стена. Правильно, стена. И вправо должна быть стена. Так оно и есть. А слева - цветы. Именно так - слева цветы.