– Хорошо ты ответила, так и нужно было сказать. Ну иди, иди, дорогая.

– Долго еще ты будешь играть в прятки? Как только кто-нибудь из начальства приезжает в аул, ты сразу же в кусты, как заяц от собаки! Лучше уж сидел бы дома да занимался хозяйством, какой из тебя старшина? Посмешище одно!..

– Ты бы хоть сначала поняла, в чем дело, а потом шумела. Я вовсе не из трусости прячусь, как ты думаешь. Этого требует необходимость. Иди и скажи, что меня нет дома.

– Какая необходимость? – не унималась Бахитли.

– Эти военные приехали арестовывать учителя Халена и сыновей хаджи Жунуса. Сыновья хаджи на той неделе, помнишь, напали на Маймакова и отобрали у него коня, – полушепотом проговорил Жол, посмотрев по сторонам, словно боясь, что его могут подслушать, хотя в комнате, кроме него и жены, никого не было.

– Так чего ж тебе прятаться, коли их за дело арестовывают? Я спрашиваю, зачем прятаться тебе, ты должен присутствовать при аресте, чтобы все видели, что ты старшина, боялись тебя и выполняли твои приказания. Может, ты боишься Халена и Жунуса? Один из них сам ученый, у другого – сын ученый. Так ты перед ними и преклоняешься, да? Нет, не мужчина ты. Баба, накинувшая на голову белый жаулык[91], гораздо смелее тебя. Да будь я старшиной, всех погнала бы одним прутиком: и хаджи, и учителя, и всех куцых ученых!

Жол смотрел на жену и думал: «Когда она перестанет?..» Несколько раз он пытался разъяснить ей, почему нужно остаться, но Бахитли и слушать не хотела.

– Есть дела, в которые лучше не вмешиваться, – говорил старшина. – Науськал других, а сам держись в стороне… Если, предположим, снимут меня с должности старшины, разве Жунус не разорит меня, зная, что я арестовывал его сына?.. Пусть лучше думает, что я тут вовсе ни при чем, а то и так он на меня все время косится…

Бахитли продолжала ворчать. Жол вышел из комнаты и позвал молоденькую жену Саги, которая только что приходила к нему.

– Дорогая, сходи-ка ты сама к тем военным, – попросил ее Жол, – и скажи, что меня нет дома. Уехал, мол, в какой-то аул, а когда вернется – неизвестно. Иди скорее, дорогая, беги!..

После встречи с жандармами Нурым и Хаким все время находились в тревожном состоянии. Они понимали, что поступили необдуманно, разоружив представителей ханской власти, но, как говорится, что сделано, то сделано, назад не вернешь. Не избежать им ответственности, и оправдаться будет нелегко. Особенно тревожился Хаким: он знал, что встреча с жандармами не сулит ничего хорошего, и заранее стал принимать меры предосторожности, чтобы не попасться в руки палачам неожиданно, как это случилось с ним в Уральске. Как только начался сенокос, он уезжал в поле и с утра до вечера работал вместе с Нурымом и Бекеем на сенокосилке. Вечером приходил в аул только затем, чтобы поужинать, и тут же снова уходил в степь и ночевал с братьями на скирде, надеясь, что не будет застигнут врасплох, если волостной управитель или джамбейтинские власти начнут разыскивать его. Ему и в голову не приходило, что могут арестовать Халена. Он считал, что виноваты только он и Нурым. Аульчане же этому инциденту почти не придавали никакого значения – обычный скандал, какие нередко происходят в аулах. Они рассуждали так: представители власти безо всякой вины избили Сулеймена и за это понесли должную кару. С ними обошлись, по мнению стариков, даже хорошо, только отобрали оружие и коней, а самих и пальцем не тронули. Опасаться особенно нечего, приедут расследовать, вернем оружие – и делу конец… Тояш и Асан, принимавшие участие в драке, забрали винтовки, обернули ах кошмами и зарыли в сухой навоз около безлюдной зимовки. Нурыму и Хакиму достались револьвер и сабли. Револьвер они взяли с собой на сенокос.

Прошла неделя, никто не разыскивал их, не приезжал за ними. Заглянул как-то в аул старшина Жол. Ждали, что он начнет упрекать людей за нехороший поступок, но он даже ни словом не упомянул об этом. Побыл и уехал, и снова – никого. Постепенно тревога стала рассеиваться. Все меньше и меньше остерегался Хаким, он уже начал подумывать, что, может быть, вообще все так и пройдет незаметно.

Однажды, когда Хаким задержался в ауле дольше обычного, гуляя с девушками, Нурым не стал его дожидаться и вернулся на покос один. Он расстелил попону на сене и, укрывшись с головой чекменем, крепко заснул.

Каждое утро Нурым просыпался обычно от визгливого голоса Бекея, который пригонял лошадей с пастьбы, надевал на них хомуты, подготавливая к работе, и разговаривал с ними, как с людьми. Сегодня Нурым проснулся сам. Было позднее утро, солнце уже поднялось высоко и так пригревало, что Нурым весь вспотел. Вытерев мокрый лоб рукавом, он поднял голову и неожиданно увидел над собой улыбающегося Халена. Чуть в стороне Найке надевал хомуты на коней.

Досадуя на себя за то, что проспал, Нурым проворно вскочил на ноги и протер глаза кулаком.

– Куда это Бекей запропастился? Давно уже косить пора, отец ругаться будет!..

Он подошел к Найке, взял у него повод и повел было лошадь к сенокосилке, но тут же остановился в недоумении.

– Да ведь это кобыла Кубайры! – воскликнул он. – А где же наши кони?..

– Нурым, ты проснись, проснись и посмотри вокруг. Я приехал за косилкой. Хаджи велел передать вам, чтобы вы сегодня копнили. Сейчас подъедет Бекей. – Учитель похлопал Нурыма по плечу: – И в кого ты только уродился такой здоровяк?!. Хаджи вроде невысок ростом. Бал-женге тоже невысокая, а ты растешь чуть ль не на аршин ежедневно!.. Говорят, великаны бывают очень наивными. Смотри, джигит!.. – шутливо докончил Хален.

– Вы тоже, кажется, не занимаете рост в долг, Халеке, – значит, и вы?.. – ловко отпарировал Нурым.

– Да, я тоже наивен, – подтвердил Хален, смеясь.

Нурым помог Найке запрячь лошадей, осмотрел машину и, проводив учителя, принялся копнить. Вскоре подошел Бекей и тоже начал копнить.

Нурым все время прислушивался к стрекоту сенокосилки. К полудню косилка смолкла.

– Не шатун ли сломался? – с беспокойством сказал Нурым, обращаясь к Бекею. – Как-то уж сразу смолкла…

– Зря хаджи дает косилку, зря. Если машина сломается, что будем делать, у нас самих еще и половины не скошено. Уж очень он добр к учителю. Стоит Халену только промолвить слово, как хаджи сразу же идет ему навстречу, – недовольно проговорил Бекей.

Обычно летом в долине Большая Каракуга безветренно и душно, а сегодня стояла особенная жара. Пересохшее сено, едва ворохнешь его, отдает горячим дыханием. Но, несмотря на зной, Нурым работал быстро. Обливаясь потом, он ставил копну за копной, Бекей едва поспевал за ним подгребать.

– Что-то пить захотелось… Может, пойдем в тень и отдохнем немного, а? – предложил Бекей.

– Надо поскорее убрать сено, погода стоит хорошая, – возразил было Иурым, но тут же согласился. – Отдохнем…

Они пошли к старой зимовке, где сочился небольшой ключик и было прохладно. Поднявшись на холмик, неожиданно увидели Сулеймена, скакавшего охлябкой со стороны озера. Сулеймен гнал коня во весь опор, размахивая плеткой; подъехав к Нурыму, резко остановился.

– Их шестеро!.. Шесть человек!.. И все вооруженные… только что они арестовали Халена!.. – выпалил он, еле переводя дыхание.

– Кто «они»? О чем ты говоришь?

Сулеймен, все еще продолжая тяжело дышать, слез с коня.

– Худо дело, – проговорил он. – Их шестеро: один начальник и пять солдат. Все казахи. Вместе с ними сын Есенбая Жартай. Он приехал на повозке. Не приложу ума, как он мог попасть в наши края, заблудился, что ли? Странно, просто странно. Когда эти шестеро приехали в аул, кони Шугула как раз стояли во дворе Кубайры. Забрали они этих коней. Серого коня Нурыша подседлал сам ихний начальник. Затем они вывели учителя, посадили в телегу и увезли. Прямо на Джамбейту поехали!..

Нурым, хмурясь, в упор посмотрел на Сулеймена.

– Халеке даже не позволили зайти в юрту переодеться, – между тем продолжал Сулеймен. – Макка на покосе была. Я хотел было к Макке, чтобы рассказать ей, но не смог. Повозку с Халеке они отправили в Джамбейту, а сами к Анхате… Сердце у меня так и екнуло. Думаю, не за Нурымом и Хакимом ли поехали? И вот – к вам…