При этих столь знакомых звуках из спальной, где хохот прекратился, послышался голос Розы, дрожавший от нового приступа веселья:
- Вы уж очень рано встали, господин Угрюм!
- Не можете ли вы сказать нам, который час, господин Угрюм? - прибавила Бланш.
- Извольте, сударыня: восемь часов! - притворно-грубым голосом отвечал Дагобер, сопровождая шутку смехом.
Послышался возглас веселого изумления, и Роза крикнула:
- Добрый день, Дагобер!
- Добрый день, дети... Не в упрек будь вам сказано, вы сегодня совсем обленились!
- Мы не виноваты, к нам не приходила еще наша милая Августина... мы ее ждем!
- Вот оно! - прошептал Дагобер, лицо которого снова приняло озабоченное выражение.
Немного путаясь, как человек, не привыкший лгать, он отвечал:
- Дети... ваша гувернантка... уехала... рано утром... в деревню... по делам... она вернется только через несколько дней... а сегодня уже вам придется вставать одним.
- Милая Августина! А с ней не случилось какой-нибудь неприятности? Что вызвало столь ранний отъезд, Дагобер? - спрашивала Бланш.
- Нет, нет, она уехала повидать... одного родственника... по делам, путался Дагобер.
- А! Тем лучше, - сказала Роза. - Ну, Дагобер, когда мы тебя позовем, ты можешь войти.
- Я вернусь через четверть часа! - сказал Дагобер, уходя. "Надо предупредить Жокриса и вдолбить этому болвану, чтобы он молчал, а то это животное по глупости все разболтает", - прибавил он про себя.
Имя мнимого простака объясняет и веселый-хохот сестер. Они потешались, вспоминая бесчисленные глупости неотесанного болвана.
Девушки одевались, помогая друг другу. Роза причесала Бланш; теперь настала очередь последней причесывать Розу. Они представляли собою прелестную группу. Роза сидела перед туалетным столиком, а Бланш, стоя сзади нее, расчесывала чудные каштановые косы. Счастливый возраст, столь близкий к детству, когда радость настоящей минуты заставляет забыть прошедшее горе! А они испытывали более чем радость: это было счастье, да, глубокое счастье. Они убедились, что отец боготворит их и дорожит их присутствием, которое ему вовсе не тягостно. Да и сам он разве не убедился в нежности детей, благодаря чему он мог не опасаться никакого горя? Они все трое были теперь так счастливы и так верили друг другу, что не боялись ничего в будущем, и недолгая разлука не могла казаться им страшной. Поэтому и невинная веселость девочек, несмотря на отъезд отца, и радостное выражение очаровательных лиц, на которые вернулись угаснувшие было краски, - все это становится понятным. Вера в будущее придавала их прелестным чертам решительное, уверенное выражение, еще более усиливавшее их очарование.
Бланш уронила на пол гребенку. Она наклонилась, но Роза опередила ее, подняв гребенку раньше, и, возвращая сестре, со смехом сказала:
- Если бы она сломалась, тебе пришлось бы ее положить в _корзину с ручками_!
И девушки весело расхохотались при этих словах, намекавших на одну из глупостей Жокриса.
Дурак отбил однажды ручку у чашки и на выговор экономки отвечал:
- Не беспокойтесь, я положу ручку в _корзину с ручками_. - "В какую корзину?" - Да, сударыня, в ту корзину, которая для всех отбитых мною ручек и всех, которые я еще отобью!
- Господи, - сказала Роза, отирая слезы от смеха, - право, даже стыдно смеяться над такими глупостями!
- Но и не удержишься... что же делать? - отвечала Бланш.
- Одного жаль, что папа не слышит нашего смеха!
- Да, он так радуется нашему веселью!
- Надо ему написать про корзину с ручками.
- Да, да, пусть он видит, что мы исполняем обещание и не скучаем в его отсутствие!
- Написать!.. А ты разве забыла, что он нам напишет... а нам писать нельзя...
- Да!.. А знаешь, будем ему писать на здешний адрес. Письма будем относить на почту, и когда он вернется, он их все разом и прочитает!
- Прелестная мысль! То-то он похохочет над нашими шутками: ведь он их так любит!
- Да и мы не прочь посмеяться!..
- Еще бы, особенно теперь, когда последние слова отца придали нам столько бодрости. Не так ли, сестра?
- Я не чувствовала никакого страха, когда он говорил о своем отъезде.
- А в особенности, когда он нам сказал; "Дети, я вам доверяю, насколько имею право доверять... Мне необходимо выполнить священный долг... Но хотя я и заблуждался относительно ваших чувств, я не мог собраться с мужеством и покинуть вас... Совесть моя была беспокойна... горе так убивает, что нет сил на что-нибудь решиться. И дни мои проходили в колебаниях, вызванных тревогой. Но теперь, когда я уверен в вашей нежной любви, все сомнения кончились, и я понял, что не должен жертвовать одной привязанностью ради другой и подвергнуть себя угрызениям совести, но мне необходимо выполнить оба долга. И я выполню их с радостью и счастьем!"
- О! Говори же, сестра, продолжай! - воскликнула Бланш. - Мне кажется, что я даже слышу голос отца. Мы должны твердо помнить эти слова как поддержку и утешение, если нам когда-нибудь вздумается грустить в его отсутствие.
- Не правда ли, сестра? И наш отец продолжал: "Не горюйте, а гордитесь нашей разлукой. Я покидаю вас ради доброго и великодушного дела... Представьте себе, что есть на свете бедный, покинутый всеми сирота, которого все притесняют. Отец этого сироты был моим благодетелем... Я поклялся ему оберегать сына... Теперь же жизни его грозит опасность... Скажите, дети, ведь вы не будете горевать, если я уеду от вас, чтобы спасти жизнь этого сироты?"
- "О нет, нет, храбрый папа! - отвечали ему мы, - продолжала, воодушевляясь, Роза. - Мы не были бы твоими дочерьми, если бы стали тебя удерживать и ослаблять твое мужество нашей печалью. Поезжай, и мы каждый день будем с гордостью повторять: "Отец покинул нас во имя благородного, великодушного дела, и нам сладко с этой мыслью ждать его возвращения".
- Как важно помнить о долге, о преданности, сестра? Подумай: она дала отцу силу расстаться с нами без печали, а нам - мужество весело ждать его возвращения!
- А какое спокойствие наступило! Нас не мучат больше сны - предвестники горя!
- Теперь, сестра, мы дожили до настоящего счастья, ведь так?
- Не знаю, как ты, а я теперь чувствую себя и сильнее, и смелее, и готовой бороться с несчастием.