В повести "Миллиард лет до конца света" /1976 г./ авторы не раскрывают тайну происхождения безжалостной силы, которая идет на крайние меры, чтобы заставить нескольких ученых отказаться от своих занятий. Сами ученые предполагают, что их исследования затронули устои мироздания, и оно вынуждено обороняться. Понятно, при такой несоразмерности масштабов жизнь и достоинство отдельной личности мало что значат. Но это объяснение выглядит слишком естественнонаучным, чтобы мы могли принять его, имея дело со Стругацкими. Стругацкие и здесь воссоздают ситуацию постоянного давления, под гнетом которого находятся мыслящие и творческие люди в тоталитарном обществе. Конкретный источник этого давления каждый может назвать по-своему. Но, может быть, еще важнее тема внутренней стойкости человека. Даже когда пресс становится невыносимым, даже когда все вокруг капитулировали, обязательно находится кто-то, кто не сдается, хотя бы для того, чтобы сохранить уважение к самому себе. Написанная в середине семидесятых, то есть в самый-самый период "расцвета застоя", повесть доказывает, что и ее авторы не сдались, не согнулись, не пошли на моральные компромиссы. До сих пор не могу взять в толк, почему публикация этой повести в журнале "Знание - сила" обошлась без оргвыводов в отношении редакции. Зато отдельного издания авторам пришлось ждать очень долго.

Приступая к разговору о повести "Жук в муравейнике" /1979-80 г.г./, хочешь-не хочешь, приходится вспомнить, что двое из его героев - Максим Каммерер и Рудольф Сикорски уже встречались читателям в "Обитаемом острове". Там Максим, пытаясь помогать несчастным жителям по собственной инициативе, не подозревал о том, что Земля уже давно стремится сделать то же самое, но только "сверху", внедрив в высшее руководство страны своих ставленников, среди которых был и Сикорски, чем и объясняется его странное для тех времен прозвище "Экселенц", Ваше Превосходительство. В новом романе постаревший Экселенц возглавляет КОМКОН, буквально - Комиссию по контактам, в сущности же, земную службу безопасности, а сильно возмужавший Максим трудится в ней под началом Экзеленца. Сочетание слов "служба безопасности" долго еще будет нести для нас пугающий оттенок, хотя вряд ли кто сомневается в необходимости подобных учреждений. Но для чего она в том мире, который описывают Стругацкие, когда уже давно на всей планете царит мир и в человецех благоволение? Должно быть, организация Сикорски ближе к нашему Министерству по чрезвычайным ситуациям, чем к настоящей Госбезопасности, но, сохраняя подобную структуру, Стругацкие как бы хотят сказать, что едва ли наступит такое время, когда человечество может посчитать себя полностью застрахованным от любых неожиданностей. Природа, космос, мироздание, непредсказуемость поведения иных разумных существ, рецидивы фанатизма могут нанести удар из-за угла, и к нему нужно быть готовым.

И вот, кажется, такая непредвиденная опасность придвинулась к Земле. Но прежде чем принимать контрмеры, Экселенц и его помощники должны решить: а действительно ли это опасность? Перед читателями, как и перед героями произведения, возникла загадка - чего же хотели, чего добивались неведомые силы, которые еще в эмбрионах запрограммировали развитие нескольких десятков землян и "заклеймили" их иероглифом-тавром. Что случилось бы, если бы хотя бы один из отмеченных, тот же Лев Абалкин, добрался бы до заветного саркофага, где был спрятан шар с "его" знаком, Всемирная Катастрофа или, наоборот, Всеобщее Озарение? В этой повести авторы не дали разгадки, не дали принципиально. Можно сказать, что в умолчании и состоит главный замысел "Жука...": как должны действовать люди, когда необходимо принять ответственное решение при явной нехватке или полном отсутствии информации. Выбрать ли путь осторожничания - лучше непонятное и загадочное уничтожить, чем рисковать? К такому решению склоняется начальник КОМКОНа. Противоположную позицию - ничего не запрещать, а там будь что будет, - занимает доктор Бромберг. Психологически наши симпатии, возможно, окажутся на стороне Бромберга, ведь слово "перестраховка" - почти что ругательство. Но, если призадуматься, то окажется, что все не так просто и, может быть, мы придем к выводу, что не столь уж неправ был куратор безопасности, пошедший на преступление, чтобы оградить людей от неведомой угрозы. Преступление тяжелое и прежде всего для него самого: ведь уверенным в том, что убитый им молодой человек заслуживал смерти, он не мог. Он решился преступить закон. Надо обладать большой мудростью, мужеством и самоотверженностью, чтобы совершить то, что совершил Сикорски. И гипертрофированным чувством ответственности. Перед первым атомным взрывом знаменитый итальянец Энрико Ферми держал с коллегами веселенькое пари: вся ли земная атмосфера загорится после взрыва или пожар ограничится областью Лос-Аламоса. Если существовало хотя бы малейшее опасение, что вся, может быть, кнопку не следовало нажимать? Но она была нажата: человечество склонно бодро шествовать по маршруту, пропагандируемому бодрым старичком Бромбергом, а не прислушиваться к предостережениям осмотрительных кассандр. Опять модель. Через несколько лет в повести "Волны гасят ветер" /1985-86 г.г./ авторы решили раскрыть читателю старую тайну. Мне кажется, что они это сделали напрасно. Ответственность выбора, о которой шла речь в "Жуке...", звучала бы сильнее и убедительнее, если бы тайна иероглифов так и осталась нераскрытой. Пусть бы каждый придумал свое объяснение. Это ведь не детектив, где непременно должна присутствовать разгадка на последней странице. А те, совершенно иные, самостоятельные задачи, которые авторы поставили перед собой в "Волнах...", не худшим образом могли быть решены и без обращения к трагическим событиям предыдущей повести. Однако, как бы я ни огорчался, авторы и на этот раз решили по-своему. Так кто же все-таки являлся причиной и тех давних, и свежих, но столь же непонятных, необъяснимых феноменов, которые скрупулезно собирает и исследует дотошный Тойво Глумов. И когда мы вместе с ним все больше и больше приходим к убеждению, что все это и вправду проделки неких галактических Странников, тайком шастающих по нашей планете, то начинаем испытывать нарастающее разочарование - как, неужели ответ будет столь обыден? Опять изрядно надоевшие инопланетные пришельцы, которые служат универсальной отмычкой к любым нагромождениям загадок. Прилетела летающая тарелка, и сразу все неясности стали ясностями, хотя такое разъяснение ничего не разъясняет. Впрочем, даже если бы Стругацкие остановились на этой гипотезе, было бы несправедливо не заметить, что они проанализировали подозрения героя основательно, и прежде всего опять-таки по нравственным параметрам. Еще и еще раз они допрашивают себя и нас: добро это или зло, морально это или аморально, если высшая цивилизация вмешивается в дела низшей, пусть с благородными намерениями, но, разумеется, без ведома опекаемых. Неблагодарные могут не оценить проявляемой заботы. И что тогда делать принуждать их к счастью силой, как рекомендовали еще Херасков и Белинский? Тойво категорически выступает против любого вмешательства. Вот какой примечательный диалог происходит у него с женой: - Никто не считает, будто Странники стремятся причинить землянам зло. Это действительно чрезвычайно маловероятно. Другого мы боимся, другого! Мы боимся, что они начнут творить здесь добро, как ОНИ его понимают! - Добро всегда есть добро! - сказала Ася с напором. - Ты прекрасно знаешь, что это не так..." Прав ли Тойво в своем максимализме? Конечно, прав, хочется закричать, вспомнив, что и мы ведь намеревались помочь народам Афганистана покончить с феодализмом, а несчастным чеченцам - утвердить конституционный порядок... Поставим на место отсталого, но гордого и непопрошайничающего племени все земное человечество, и мы поймем грандиозность задачи, которую взвалил на свои плечи Тойво, ненавидящий всякое насилие, а поэтому сбежавший из рядов прогрессоров. Ведь прогрессоры и есть те самые культуртрегеры, которые призваны нести знания в отсталые племена. А также поймем всю степень сомнений, которые мучат его, его товарищей, его прямого начальника и духовного вдохновителя, уже хорошо знакомого нам Максима Каммерера. Мы знаем, какой это надежный и кристально честный человек, уж он-то не допустит ни малейшей несправедливости. Но все же хорошо бы попутно разгадать: а чего все-таки хотят эти самые Странники? Может, и вправду добра. Однако в состоянии ли "дикари" понять, что такое, допустим, тензорное исчисление и для чего оно нужно? И все же - если бы содержание повести сводилось только к дарам пришельцев, это было бы разочаровывающе банально. Но со Стругацкими всегда надо держать ухо востро, чаще всего в их произведениях та или иная идея, подробнейшим образом разработанная и, казалось бы, вполне утвердившаяся, вдруг выворачивается наизнанку, обращается в противоположность, и в результате открываются новые и новые ее грани. Так происходит и здесь. Проблемы добра и зла, насильственного внедрения добра, "вертикальных прогрессов" и целей, которые ставит перед собой человечество и разум вообще, в конечном счете, проблемы гуманизма и человечности приобретают в повести особо бескомпромиссный характер, когда выясняется, что никаких пришельцев, никакой сверхцивилизации не было и нет. Такое объяснение заставит нас пожалеть о роковом выстреле Экселенца - открытой опасности молодой человек не представлял. Вернее опасность была, но не конкретно в Абалкине. Безудержное, по Бромбергу, а впрочем, и любое другое тоже, развитие человечества привело и будет приводить к появлению противоречий, без чего никакого развития и быть не может. Среди них будут и трудные, и досадные, и нежелательные. Представлять себе грядущий мир, каким бы он ни был совершенным, выкрашенным в голубое и розовое, конечно, ошибочно. Но снова, уже в который раз приходится говорить, что было бы неверным видеть в модели Стругацких только предсказание грядущих потрясений. Развитие любой области человеческой деятельности невозможно без появления в ней группы лидеров, без появления элиты, ушедшей намного дальше других. Но нет ничего опаснее той же элиты, если она отрывается от народа, если цели, которые она перед собой ставит, оборачиваются самоцелями, если отбрасывается изначальное гуманистическое содержание. Мы видели и видим такие превращения не раз. Несомненно, что лишь самые выдающиеся умы могли создать техническое чудо атомную бомбу, а потом водородную, а потом нейтронную, а потом рентгеновский лазер и т.д. Да вот только нужен ли человечеству подобный "вертикальный прогресс"? Так кто же эти "людены", сверхчеловеки, наделенные фантастическими способностями и возможностями, нужны ли они человечеству, означает ли их появление рывок в его развитии? И оправдан ли тот отрицательный ответ, который дает повесть? Может быть, они - авангард, новые "очкарики", и к ним надо подтягивать отставшее человечество? Может быть, не волны должны гасить ветер, а ветер вздымать волны как можно выше над средним "уровнем моря"? Но Тойво Глумов рассуждает так: "Враг рода человеческого нашептывает мне, что только полный идиот способен отказаться от шанса обрести сверхсознание и власть над Вселенной..." Однако "идиот" находится. Это сам Тойво. Он предпочитает вообще исчезнуть, похоронить себя, чем насильно стать миллиардером, превратиться из человека в нелюдь. Как поется в песенке Высоцкого: "Мол, принцессы мне и даром не надо", хотя испокон веков считалось, что царские дочки служат главным призом и венцом устремлений для добрых молодцев. А вот директор института Логовенко - тот ничуть не сомневается в праве принадлежать к высшей расе и формировать себе подобных без их ведома и согласия. Ключ к ответу в фигуре любимого героя из ранних книг Стругацких Леонида Горбовского, точнее, в его морали, о которой Максим Каммерер говорит так: "Из всех возможных решений выбирай самое доброе". Не самое обещающее. Не самое рациональное. Не самое прогрессивное. И, уж конечно, не самое эффективное. Самое доброе! Он никогда не говорил этих слов, и очень ехидно прохаживался насчет тех своих биографов, которые приписывали ему эти слова, и он наверняка никогда не думал этими словами, однако вся суть его жизни - именно в этих словах". Вот в чем дело-то. Когда люди научатся безошибочно выбирать из всех возможных решений самое доброе, самое гуманное, самое человечное, только тогда они получат гарантию не уничтожить самих себя и не превратиться в люденов-нелюдей. О том, как такая мораль сработала бы в наши дни, и говорить нечего... Правда, Стругацкие не дали ответа: а что же делать, если такой "авангард" уже возник, если людены уже смешались с людьми. Я вижу в этой ситуации много новых и нерешенных коллизий, и, возможно, они могли бы составить содержание еще одного тома, который уже никогда не будет написан. После того как я высказал это предположение, мне попалось под руку предисловие Бориса Стругацкого, в котором он рассказал, что они и вправду задумали еще один том, где бы заканчивалась эпопея Максима Каммерера. Судя по краткому изложению их замысла, я заподозрил, что, может быть, эта книга была бы лучшим произведением Стругацких. И хотя, конечно, в маленькой аннотации я и не мог найти ответа на вопросы, которые только что задавал, я убежден, что так или иначе они нашли бы свое разрешение в новой, к несчастью, несбывшейся книге.