Открылось во время следствия, что готовилась расплата с Иваном Баблаком. Теперь он может работать спокойно.

Ермак с улыбкой передал, что Бурлаков в восторге от моих сыскных способностей и еще не потерял надежды заманить меня в угрозыск. «Какие способности пропадают!» — сожалел он. Немного посмеялись. Для меня было очевидно, что никаких способностей у меня не было, просто я из-за любви к своему другу сделал, что мог. Не так уж много!

— Знаешь, Санди, о чем я все время думал там? — сказал Ермак.

— О чем? — Я сразу очень заинтересовался.

— Нет, Санди, ты думаешь, что-нибудь очень мудрое? Нет. Просто я почему-то и днем, и ночью представлял себе ту тропу, по которой, помнишь, мы прошлый год шли. Серая тропа вилась и вилась, то вверх по-над морем, то спускалась вниз, в долину, заросшую кустарником и травой. Все-таки самая большая радость в общении с природой. Это радость особенная! А еще я вспоминал детство…

— Не так-то давно оно было.

— Недавно, Санди. Только вчера. И я видел тебя, себя, Ату, соседских ребят, помнишь, они всегда увязывались с нами, когда мы отправлялись на старый бастион. Рвы осыпались и заросли травой. Там много камней. Помнишь, они всегда так нагревались на солнце, что обжигали?.. Среди камней росли красные маки. Много-много маков. Одни облетали, другие только распускались. Мы играли среди камней и ужасно кричали и смеялись. Правда, мы были тогда очень счастливы? И даже не догадывались об этом. Разве в детстве понимают, когда счастливы? В детстве могут понять только горе, и то быстро осваиваются и снова играют… Если, конечно, горе посильное.

Я долго растерянно смотрел на моего друга.

— Ермак! Разве ты сейчас… не счастлив?

— Не знаю, Санди, — честно признался он. — Понимаешь, я как-то словно разучился радоваться. Странно, да?

— Нет, нисколько не странно. Еще бы! Но ты научишься снова. Иван и то научился. Без радости жизни не бывает.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ПЛАВАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

РАДОСТИ САНДИ ДРУЖНИКОВА

Шел третий год плавания в Атлантике. Мы возвращались домой.

Позади ледяные обрывистые берега Антарктиды, полярное сияние над причудливыми темными скалами и фиолетовыми, как бы фосфоресцирующими айсбергами. Позади мыс Доброй Надежды, неистовые Пятидесятые и ревущие Сороковые, Великий экватор, тропик Рака, или Северный… Работы почти окончены — еще одна суточная станция, несколько дрейфовых — и домой, домой! Каждый день ближе к Гибралтару, к земле. Все пишут отчеты об экспедиции, все за работой, все веселы — насвистывают, поют…

Давно скрылось созвездие Южного Креста, уже наши звезды! Прошли над затопленной Атлантидой…

Сколько мы повидали за эти два с половиной года! Видели Саргассово море — единственное море без берегов. Видели исполинских китов, добродушных пингвинов во фраках и белых манишках, стремительных и голодных акул, неведомые острова (мечта всех мальчишек мира!), красочные гавани, о которых большинству людей суждено только прочесть в книгах. И много, много кораблей под флагами всех стран. Проходя мимо, корабли салютуют гудками и флагами, ночью приветствуют огнями.

Корабли, проходящие ночью, Говорят друг с другом огнями…

Столько перевидали, но больше всего радовались, когда пролетал над нами наш советский спутник — словно привет далекой, щемяще любимой родины. Все так соскучились по дому, по родным краям, что у многих при виде бегущей звездочки-спутника выступили слезы.

Прошли мимо острова Морлоу. Он в стороне от океанских дорог. Только шторм может загнать корабли под укрытие его скалистых берегов. Как-то там живут мистер и миссис Слегл — две нахохленные птицы, подхваченные ветром и заброшенные далеко от гнездовий? Их счастье, что, когда тонули, приютил их этот угрюмый каменистый остров с его простодушными колонистами, так радующимися каждому новому человеку.

Все ближе дом. «Дельфин», как старый ветеран, весь в шрамах, подсчитывает да зализывает свои раны. Плавание было трудным. Дожди, снега, штормы, изматывающие качки, глубоководные траления, длительные якорные буйковые станции, сложные заходы на ощетинившиеся острыми скалами острова, когда вокруг бушуют белые от ярости, свирепые буруны. Неудачи с приборами. То лопается трос у дночерпателя, то пропускает воду кожух подводного радиометра, и надо срочно заменять прокладки, то неполадки с лебедкой…

Без излишней скромности отмечу, что в таких случаях вместе с механиком непременно покличут и Санди Дружникова, покладистого малого.

«У Санди чертовски ловкие руки!»— не раз слышал я о себе. Поработали бы они на морзаводе да еще в бригаде Баблака, стали бы у них «золотые» руки. Вот когда мне пригодилась моя рабочая сноровка!

Обо мне на корабле говорят так: «Санди — славный парень, не боится никакого труда, никогда не хандрит, не ноет. С ним весело!» Отзыв этот мне приятен, и сообщаю о нем с гордостью. Потому что — знаю по себе — некоторые в дальнем плавании тяжелы…

Но есть налицо и другой отзыв — человека, которого я безмерно уважаю, — Филиппа Михайловича Мальшета… Он усомнился во мне как в будущем ученом, исследователе. Это обидно! Но требуется разобраться толково: прав ли Мальшет?

Вот мы были на Кубе. Простояли там неделю. Чинились, запасались водой. Были встречи с учеными океанологами, и, самое главное, посетили дом, где жил и умер Эрнест Хемингуэй. Его «Старика и море» я всюду вожу с собой.

Я без пяти минут океанолог. По возвращении на родину тут же отправляюсь в Ленинград сдавать экзамены экстерном. Мальшету или моему деду Николаю Ивановичу и в голову не придет, что самое любопытное на Кубе — это дом Хемингуэя. Для них главное — работа океанологов. Сравнить, узнать, что нового; если надо, поделиться достижениями океанологии и океанографии. Ничего другого для них не существует.

Ученый ли я по при зван и го? Я очень увлекаюсь океанологией, радостно работать на станциях и по обработке наблюдений. Для меня это как праздник. Но никак нельзя сказать, что океанология для меня — всё! Далеко не всё!

До сих пор я, как и в детстве, больше всего все-таки люблю… корабли. Во всех портах, на всех стоянках я первым делом интересовался кораблями. Как они построены, их оснасткой, водоизмещением. Какие сплавы используются для надстроек, рубок, кожухов, спасательных шлюпок. Особенно меня интересует применение в кораблестроении пластмасс и синтетических материалов, потому что тогда судно легче. Потихоньку от друзей-океанологов я люблю в свободный часок чертить на ватмане — просто так, для собственного удовольствия, — карандашом, тушью или акварельными красками чертежи разных кораблей, будь это барк, или шхуна, или старинная бригантина. Мысленно я всегда видел свои корабли. Особенно меня преследовал один — на подводных крыльях.

Прекрасный, мощный, стройный корабль, он несся легко, как призрак, чуть касаясь верхушек волн, — над водой! День ото дня я видел его все яснее… Удивительный корабль! Он совсем не зависел от бури, на нем никто не страдал от качки. Он не мог потонуть, Это не было среднее между кораблем и воздушным лайнером, это было качественно иное. До чего он был прекрасен!

Однажды я не успел спрятать чертежи, и Мальшет, вошедший внезапно, долго рассматривал чертеж.

— Странно, — процедил он недовольно, подозрительно глядя на меня, — никогда не видел, чтобы ты в свободное время занимался океанологией. Ну, хотя бы вычертил разок схему течений или сконструировал самопишущий прибор… Кстати, мне необходим такой, и я никак не справлюсь.

— У всякого свое хобби, — уклончиво ответил я. — Когда я работал на кораблестроительном заводе, я зачитывался книгами по океанологии, как романами. Я с удовольствием помогу вам. Если сумею, конечно. А вы недовольны мною, Филипп Михайлович?

— Нет, я бы этого не сказал, — подумав, ответил Мальшет. — Ты добросовестный работник. И руки у тебя золотые. Но голова занята чем угодно, только не наукой. Да ты не огорчайся, Санди. Просто ты еще слишком молод!