Никто не понимал, чего я надеялся добиться и для чего мне нужен был отпуск. Ни одной минуты я не воображал, что сумею лучше квалифицированного юриста идти по следам. И не собирался разбираться в этих «следах».

Просто я хотел, когда настанет час, воззвать к с о в е-с т и. Этому учил Ермак. Он был убежден, что у самого пропащего, самого подлейшего человека все разно есть совесть. Только надо суметь ее пробудить.

Глава двадцать первая

ЧТО ЖЕ ТАКОЕ СОВЕСТЬ?

С чего начать? Уходя с завода, я на всякий случай взял адрес работницы из кузнечного цеха. Не она была мне нужна — ее Олежка.

Я вернулся домой, надеясь застать Ату одну. Так и было. Грустно напевая, она вытирала пыль.

— Почему ты не на работе? — удивилась Ата.

Я объяснил. Она подошла и села рядом со мной на диване. Мне понравилось, как она на меня смотрела. Но ее лучистые зеленоватые глаза словно потускнели.

— Ты сходи к доктору! — вырвалось у меня.

— А мне как раз завтра идти к Екатерине Давыдовне.

— Слушай, Ата, — начал я серьезный разговор, — постарайся вспомнить, у кого Ермак бывал последние дни перед… Это очень важно.

Ата подперла смуглым кулачком подбородок.

— Всех перечислять?

— Всех. Ну, у нас был. Еще у кого?

— У Ляльки Рождественской. Он к ним часто ходит. Они говорят о тебе…

— Обо мне?

— Единственная тема их разговоров — Санди Дружников. Это их и объединяет.

— Хм, а я давно у них не был. Надо навестить Петра Константиновича и Ляльку.

— Я вчера была у них. Теперь я часто к ним хожу.

— Как Петр Константинович?

— Очень расстраивается из-за Ермака. Он ведь несколько раз ходил и к Недолуге, и везде… Только это… хуже.

— Почему хуже?

— Ты же сам видишь… Все встали на защиту Ермака: завод, комсомол, ремесленное училище, бывший директор школы, товарищи, даже детская комната милиции. А получается хуже. Разве ты не видишь, что вмешательство общественности их только раздражает.

— Да кого раздражает? Одного Недолугу?

— Не только. Петр Константинович рассказывал, что, когда он показал председателю областного суда депутатское удостоверение, тот воскликнул: «Ох уж эта общественность!»

— Ну и понятно. Брали на поруки всякую дрянь, теперь и не верят, когда вступаются за порядочного человека. Так у кого еще Ермак бывал?

— У Гришки. В библиотеке. К этим своим трудновоспитуемым заходил. Он мне никогда не говорил, куда идет.

— Ладно, Ата, я пошел…

— Куда?

— Не надо спрашивать.

Мы оба улыбнулись. До сих пор я не отличался суеверием.

— Ата! Только не падай духом. Вот увидишь, все будет хорошо. Мы не отдадим Ермака. Недолуга поймет, что он не виновен. Перед ним положат «дело», и он сразу разберется. Ну, я пошел.

Закрывая за мной дверь, Ата вдруг чмокнула меня в щеку.

— Спасибо, Санди! Я узнала тебя в трудные дни. Смущенный, я дернул ее шутя за волосы, как в детстве, и убежал. Восторг, бродивший во мне, как виноградное вино в бочке, искал выхода. Я скатился по перилам вниз. Соседка Зинаида Владимировна поднималась навстречу с полной авоськой (будет удача!). Она изумленно уставилась на меня.

— Добрый день! — крикнул я, жгуче покраснев, и хлопнул входной дверью.

Когда я опомнился окончательно и стал осматриваться по сторонам, чтобы узнать хоть, куда я иду, оказалось, что я на Большой Морской. Где-то неподалеку жила потерпевшая. У меня был ее адрес. Ну что же, начнем с нее…

Потерпевшая Ольга Константиновна Андронова, бухгалтер Госбанка, готовила обед. Обычно она в эти часы была на работе, но после ограбления заболела гипертонией.

— Я по поводу ограбления, — пояснил я, опасаясь, что она сейчас потребует документы, но она не потребовала и пригласила садиться.

— Один моложе другого приходит! — вздохнула она, садясь в кресло. — Неудивительно, что до сих пор не найдут вещей. Вернули совсем малую часть, и наименее ценное.

— У вас, наверное, был Анатолий Романович?

— И он был. Какие еще данные вам нужны, я все рассказала, что знаю.

Я сначала огляделся. Обычная квартира: сервант, телевизор на тумбочке, два кресла, диван, шесть стульев, шкаф с книгами.

— Я очень вас прошу внимательно меня выслушать! — попросил я.

Она сонно кивнула головой. Тогда я все рассказал ей про Ермака, как возвращали Гришкин долг, про угрозы Великолепного. Она удивленно посмотрела на меня:

— Вы хотите сказать, что грабитель — не грабитель?

— В том-то и дело. Это все инсценировано, чтобы запрятать его в тюрьму, озлобить, сделать из него преступника. Это дело рук Великолепного. Нам неясно только одно: как вы могли видеть их у себя на квартире. Вы действительно их видели?

— Ничего я не видела! Я же была тогда в командировке. Понадобилась срочная ревизия в детдоме, и я выехала на два дня. Приезжаю — и такое несчастье. Обокрали! Их видела моя племянница.

— Вот как?

— Они втолкнули ее в спальню и заперли. Там и сидела, пока я не вернулась. Как ее еще не убили! Бывает и такое.

— Конечно, бывает. Я должен видеть вашу племянницу…

— Леночка скоро придет. К обеду. Сейчас она потеряла работу — не ужилась. Теперь ищет новую. Она фотограф. Извините, я выключу газ.

В ожидании Леночки мы мирно беседовали. Я напряженно размышлял, как эта Леночка могла видеть Ермака и Гришу, если они здесь не были и не могли быть. А Ольга Константиновна рассказывала, как Леночка осиротела и ей пришлось взять ее к себе. Больше родни нет. Хорошо, хоть покойный брат дал дочери в руки профессию. Сам был фотограф и Леночку с детства научил.

— У вас своих детей нет? — полюбопытствовал я.

— Нет. Мужа похоронила давно.

— Тогда вы должны радоваться племяннице? Ольга Константиновна замялась.

— Племянница не доставляет вам радости? — догадался я.

Ольга Константиновна горько махнула рукой. Я внимательно посмотрел на нее, она на меня. Женщина глубоко задумалась. Я видел, как подозрение нарастало в ней с каждой минутой. Уж она-то знала свою племянницу!

Леночка влетела с разбегу.

— Ой как я хочу есть! — закричала она еще из передней и осеклась, увидев меня.

Она нисколько не изменилась с того вечера, как я видел ее в ресторане. Та же взбитая прическа, платье рубашечкой, туфельки на каблучках-шпильках.

— Лена, это из угрозыска! — угрюмо сказала Ольга Константиновна.

Я шагнул к растерявшейся девушке. Надо было не дать ей опомниться.

— Как вам не стыдно! — накинулся я на нее. — Оболгать честных людей! Почему вы не признались во всем Ольге Константиновне, если уж так боялись Жоры Великолепного? Тетя вас воспитала, а вы отплатили ей злом. Не смейте отпираться, милиции все известно. Нашли себе компанию: воры, тунеядцы, преступники! Где остальные вещи, ну? Вот получите десять лет тюрьмы!

Леночка схватилась за голову, рот ее некрасиво перекосился, она заплакала.

— Я не виновата! Неужели меня посадят в тюрьму? Меня заставили"! Что я могла сделать?

— Где вещи? — басом спросила тетка.

— Они все себе взяли. Не знаю. Ой! Ой! Мне дали сто рублей, и все, тетечка! Я же, правда, ничего больше не знаю.

Тетя начала с того, что закатила ей оглушительную пощечину. Я поспешно смылся. Отнюдь не собирался заступаться за эту девицу. Хорошая порка ей безусловно необходима.

Из первой телефонной будки я позвонил Анатолию Романовичу, рассказал последние новости и посоветовал нагрянуть немедля, пока Леночка в растерзанных чувствах. Он очень обрадовался. Сказал, что сделает это немедля.

Чтобы больше не упоминать об этой самой Леночке, скажу здесь. Конечно, она дала все показания, которые потребовались. Когда ее спросили (мне рассказывал потом Семенов): «А вам не жаль было этих двух ни в чем не повинных парней?», Леночка ответила: *Ни капельки. Я же их не знаю!»

Откуда этот цинизм у девятнадцатилетней девушки? Вы скажете: влияние Великолепного. Но что заставило ее общаться с подобными грязными типами? Ведь для ребенка было ясно, что это растленный негодяй. Неужели ей так был нужен- ресторан, куда он ее водил? Не понимаю.