Я поднял закованные руки:

-- Попытаемся освободиться от наручников. Пойди поищи в кабине самолета, Дег. А я пороюсь в карманах Сильвии.

Он кивнул, поспешил к самолету и хотел уже подняться по трапу, когда я остановил его:

-- Нет, они здесь, Дег.

Судьба благоприятствовала нам. Связка блестящих ключей валялась на земле возле Сильвии. Мне не пришлось шарить в ее комбинезоне.

-- Что будем делать? -- снова спросил Дег, пока я раскрывал наручники. Я посмотрел, на расколотый камень. Дег повторил вопрос, и я улыбнулся ему. Улыбка, должно быть, получилась довольно жалкой.

Теперь мы спрячемся. Эти медлительные тупамарос появятся с минуту на минуту, и я не хотел бы встречаться с ними.

Мы покинули место взрыва и успели затеряться в каменном лесу, укрывшись за одним из валунов, когда услышали гул вертолета -- вот оно, это большое стальное насекомое. Тупамарос явились на свидание. С большим опозданием.

Мы сидели не шелохнувшись. Они не могли нас видеть. Случайный луч солнца блеснул на капоте, и вертолет пропал, слившись с темным откосом соседней горы, на мгновение опять возник на фоне неба затем стал приземляться. Ветер от его лопастей поднял вихрь рваной обгорелой бумаги и пепла, и... праха.

ЕГО праха тоже. ЕГО! Я не мог бы утверждать: "Ему тысячи лет!.." Да и что толку в этом? Тысяча или сто лет, или всего один день, -- не все ли равно? Разве может кто-то оставаться живым, будучи замурованным в камне? Какое сердце способно биться столько времени -- пусть едва-едва, совсем слабо, еле ощутимо, словно легчайшее дуновение, лишь слегка затуманивающее прозрачное стекло, или же прикосновение снежинки? Какое сердце способно так долго пульсировать, посылая далеким потомкам призыв к жизни -- за пределы бездушного черного камня? И нам довелось услышать этот зов из глубины веков. Как я возненавидел в эту минуту Сильвию. Из-за ее жадности нам не удалось найти разгадку этого чуда.

Между тем пепел и обгоревшие банкноты, носившиеся в воздухе, осели, и вертолет приземлился. Умолк свистящий рев двигателей и лопастей. Вертолет опустился метрах в ста пятидесяти от нас. Мы наблюдали за ним. Внутри различимы били какие-то недвижные темные фигуры. Представляете, в каком замешательстве были эти люди, с изумлением осматривающие плоскогорье.

Наконец открылась дверца вертолета, кто-то выпрыгнул на землю с автоматом на изготовку, сделал несколько осторожных шагов. Потом кинулся к Астрид, которую взрывом отбросило на несколько метров в сторону и перевернуло навзничь. Человек опустился возле нее на колени и вскоре, обернувшись к вертолету, что-то прокричал. Еще двое соскочили на землю. Один из них подошел к товарищу, другой держал автомат наперевес и оглядывался, готовый в любую секунду открыть огонь. Нам слышны были их голоса. Кто-то из них крикнул, и все трое собрались возле тела Сильвии на месте взрыва. Тут они увидели разбросанные повсюду обгоревшие банкноты и оплавленные кусочки золота. Один из них принялся собирать эти странные самородки, рожденные в пламени, покрытые пеплом и кровью. Только сейчас я увидел, что осталось от прибора, созданного инженером Финклем -- переломанные ноги какого-то гигантского насекомого. Один из тупамарос поднялся в наш самолет и через некоторое время вернулся, присоединился к двум товарищам, которые уже перестали собирать мелкие кусочки золота и принялись искать уцелевшие слитки. Но их поиски длились недолго. Потом они осматривали трупы. Возле Финкля немного задержались Наконец подняли тело Астрид и перенесли в вертолет. Ее волосы развевались на ветру, и выглядело это очень мрачно. В этой крохотной траурной процессии была какая-то трагичная и отчаянная торжественность. Тупамарос доставят своего товарища на кладбище в какой-нибудь далекий южно-американский город и похоронят там. Астрид станет их национальной, героиней, погибшей, как провозгласят они, за свободу и революцию

-- Прощай, Астрид, -- невольно прошептал я. Все же она во что-то верила. И я вспомнил лицо Сильвии, искаженное ужасом, и услышал ее отчаянный предсмертный крик: "Нет! Нет!" Сильвия тоже во что-то верила. И какой же жалкий был ее идеал! Я ощутил нечто вроде досады. Как по-разному погибли эти две женщины в голубых комбинезонах! Астрид -- сознавая свое поражение, Сильвия -- ощущая свою мучительную победу... Но кто же победил и кто проиграл?

Победа, поражение... Глупые слова. Внезапно белый и нагой человек снова представился мне со всей отчетливостью. У меня перехватило дыхание. Он смотрел на меня. Он хотел мне что-то сказать... Сказать...

В этот момент снова взревели двигатели вертолета, и опять зашевелились, словно увядшие листья, опаленные взрывом банкноты, взвился черный пепел. Вот так. Все кончено.

-- Нам лучше спрятаться, Дег, -- предупредил я.

Мы пригнулись в тени камня, а вертолет облетел пару раз все плоскогорье и склон горы. Но тупамарос спешили, а потому улетели быстро; и мы увидели, как они исчезли внизу, в долине, терявшейся за горизонтом.

-- Что будем делать дальше, Мартин?

Я не сразу ответил на его вопрос. Я тоже задавал его сам себе. Как же такое возможно: сердце, которое недавно было живым, вдруг превратилось в прах?

Дег опять взял меня под руку. И я увидел тревогу его глазах Я постарался отбросить все мучившие меня вопросы и улыбнуться:

-- Что дальше? Будем умницами, Дег, вернемся к нашему самолету и подождем, когда за нами прилетят.

Мы укрыли тела мертвых полиэтиленом, который нашли в самолете. Дегу пришлось все сфотографировать. Он был бледен, обливался потом и все время шевелил губами, ничего не произнося. Я попросил его:

-- Сними для меня этот камень, Дег.

И он, конечно, исполнил мою просьбу. Потом мы развели костер, однако ночь решили провести в самолете, укрывшись от ветра, который свирепо свистел между камнями.

Я почти не спал. Вышел наружу в побродил по плоскогорью среди низко стелющихся клочьев тумана. Постоял какое-то время возле тела Финкля. Несчастный человек. Стремясь уловить самое тихое сердцебиение, какое только может быть, он не расслышал, не понял, что его окружают черствые, бессердечные люди, готовые на все ради своих низких целей, совсем иных, нежели те, что увлекали инженера. Я пожалел, что так мало беседовал с ним и, в сущности, очень бегло. Хорошо, подумал я, что он все же скончался прежде, чем увидел, как разлетелся на куски его прибор, такой же хрупкий, как и его душа.

Я прошелся вдоль всей странной борозды, которая на две части делила плоскогорье. Кто знает, благодаря чему возник этот след? Вернувшись в самолет, я выпил немного виски. Мне не удалось сомкнуть глаз. На тысячи своих вопросов я находил только один-единственный ответ.

За. нами прилетели на рассвете.

-- Господи Боже мой, да что же тут произошло?

Человек, который первым выпрыгнул из огромного спасательного вертолета, остановился и в растерянности осмотрелся вокруг. Увидев меня, повторил:

-- Господи, да что же тут произошло?

Я ответил:

-- Так... Кое-что...

Глава 8.

И вот я снова в раю на сорок девятом этаже. Мне нетрудно было представить, что у этих девушек, секретарей полковника Спленнервиля, есть крылья, точно у ангелов. Сидя за своими столами они смотрели на меня с ангельской улыбкой. Изящные, аккуратные, пунктуальные и безупречные, как манекены. Возможно. они ежедневно пили фруктовые соки и вкушали диетические продукты -- обезжиренные, богатые витаминами. Все мы рано или поздно станем идиотами, если будем так питаться.

-- Здравствуйте, господин Купер.

-- О... как поживаете, господин Купер?

-- С возвращением, господин Купер. Как дела там, внизу?

Внизу. Что означает для них это "внизу"? Внизу -- значит за порогом, ниже этажом, на улице внизу... в аду. Я вспомнил преждевременно постаревшее лицо Астрид, как она, не дрогнув, сжимала пистолет, как собиралась взорвать всех поворотом рычажка. Подумал о прекрасном лице Сильвии, которое безумная жажда сверкающего золота превратила в личину безмозглого демона. Представил себе девушку, которая не одела на нас наручники потому, что любила свободу, и другую, которая, напротив, сковала наши руки, потому что обожала деньги. Я думал о революции в Латинской Америке. О великолепной блондинке, разъезжающей по свету с миллионом долларов. О толпах безграмотных людей, живущих в нищете, и о иных гостиницах, где стоит повернуть кран и фонтаном брызнет шампанское любой температуры... "Как дела, господин Купер?" В сущности, мир этих девушек был ограничен раем на сорок девятом этаже. А тут забота одна: только бы у директора исправно варил желудок, не портилось настроение и он способен был иногда пошутить. И повседневная жизнь течет спокойно, без перемен, по накатанным рельсам.