Но когда спустя несколько недель потребность в мужской компании вновь обуяла ее, Ада начала водить домой мужчин из ресторана, и делала это до тех пор, пока мистер Элба ее не уволил. Ей это было безразлично, ресторан ей надоел. Она нанялась в закусочную, где работала по утрам, оставляя вечера свободными.

В конце концов в общине обо всем узнали. Люди видели ее на улице с разными незнакомцами, одеваться она стала весьма вызывающе. Поползли слухи. Женщины отвернулись от нее. Миссис Прокоп, когда Ада заходила к ней в магазин, и едва знакомые люди в церкви откровенно пялились на нее. Она терпеливо сносила неодобрительные взгляды прихожан, потому что знала: у них жизнь тоже не сахар, однако они несли свой крест, а вот она сбилась с пути. Никогда больше не найти ей прибежища среди них, но так ли это важно? Она посещала службы не ради них. Каждое воскресенье она преклоняла колена и под рев самолетов, заглушавший церковное пение, молилась, перебирая четки: молитва за Алекса, молитва за Пола, молитва за Антона, за себя...

Лишенная родины и отлученная от Господа, который, будучи мужчиной, гораздо легче прощает грехи мужчинам, чем женщинам, она молилась Богородице, которая знала, что значит испытывать страх и одиночество на чужбине.

Что дурного в плотском желании, чтобы так за него наказывать? Ей нравилось забываться, пусть и в одноруком объятии Сэмми. Эти минуты исчезновения были для нее заутреней и вечерней. Почему Господь жалеет их для нее, если все остальное время она посвящает работе и долгу? Когда мертвые восстанут из могил, первое, что они сделают, - отыщут свою пару и предадутся любви.

Увы, как ни старалась она себя убеждать, покой оставил ее, порой у Адрианы мутилось в голове. И она покончила с мужчинами. Если не считать одного случая, привязавшего меня к Крукам крепче, чем прежде.

И когда мужчины действительно отступили, вернулся Иисус. А Ада так и не смогла понять, справедливый ли совершила обмен.

Большинство наших с Алексом самых задушевных бесед происходило во время прогулок вдоль железнодорожных путей, пролегавших в нескольких кварталах от их дома. Каждые несколько минут мимо с грохотом проносился состав, мы останавливались и провожали его взглядами, представляя себе, как попутный поток воздуха подхватывает нас и несет по Восточному коридору в Филадельфию, Вашингтон, Ньюпорт-Ньюз, Чарлстон и дальше - во Флориду, к Вест-Индским островам. Каждое название на вагонных табличках вызывало в воображении новую вселенную: от Колокола свободы в Филадельфии, монументов Округа Колумбия и чего-то там в Ньюпорт-Ньюз до сказочной Вест-Индии! Только гений мог выдумать такое название, которое побуждало десять миллионов мальчишек со всей силой страсти мечтать о невероятных приключениях на острове Ки-Ларго, о рифах, о женщинах в домике на берегу бушующего моря. И даже мы, ветераны такой уникальной игры, как игра в секретных агентов, поддавались всеобщему мальчишескому помешательству и представляли себя другими - большими и могущественными, владеющими мучительным секретом, выуженным у Адиных мужчин. На несколько минут мы избавлялись от страха, от призраков долины теней, пленниками которой были, от гнетущих комплексов и ужаса перед неведомыми силами, вершившими судьбы близких нам людей. И пока эхо вагонного грохота звучало в наших ушах, мы оставались другими: лишь в этот короткий промежуток времени мы были лучше и никому не уступали ни в знаниях, ни в возможностях, ни в мечтах.

Но потом эхо замирало, и нам оставалось говорить лишь о том мире, какой окружал нас в действительности. Алекс с горькой иронией рассказывал истории о матери, с которой встречался теперь лишь по утрам за завтраком, и о той женщине, голос которой слышал иногда по ночам из-за закрытой двери ее спальни. Он почти хвастал тем, как рано познал взрослые тайны, и меня все более завораживали картины, рождаемые в воображении его рассказами. Я мысленно видел Аду задыхающейся, растрепанной, полупьяной, полураздетой, в блузке, расстегнутой до пояса, глядящей на меня сквозь упавшую на лицо пелену волос.

Между тем мой отец с недавних пор все чаще поговаривал о переезде в Форт Хиллз. Я сообщил об этом Алексу, пообещав, что буду непременно приезжать к нему на выходные. Проносившиеся мимо нас поезда в преддверии Дня Благодарения были украшены гирляндами желто-зеленых листьев, которые ноябрьское солнце на склоне дня лизало огненным языком заката. Алекс, казалось, не слышал меня, он был поглощен тем, что пытался разгадать тайну матери, возвращался к этой теме снова и снова с нарастающей злостью, которая прорывалась сквозь трещины в повествовании.

- Меня бесит эта божественная чертовщина, - сказал он, прикуривая сигарету от зажигалки, которую держал в руке, как всегда, обтянутой перчаткой.

- Ты имеешь в виду "фотографии Иисуса"?

- Ничего ты не понимаешь. Все гораздо хуже. Открытки - лишь малая часть. Когда она на меня смотрит, я почти никогда не могу понять, что она видит, но только не меня.

- СПЖ? - предположил я.

Он пожал плечами.

- СПЖ - несомненно, но есть кое-что и похуже.

СПЖ означало "синдром прошлой жизни" - наш код для обозначения поведения взрослых, которое мы никак иначе не могли объяснить, потому что такие слова, как "психическая травма" или "маниакально-депрессивный психоз", были нам тогда неведомы.

- Все из-за этого проклятого прошлого, - вздохнул он, задержавшись возле стоянки автомагазина. - Какую машину ты хочешь? - спросил, разглядывая автомобили.

- "Бьюик", - без колебаний ответил я.

- Серьезно? Ничего не выйдет. В лучшем случае "Корветт".

Я взглянул на колонны "Фордов" и "Крайслеров", выстроившиеся на площадке.

- Да-а-а.

- О Калифорнии никогда не думал? - спросил Алекс.

- Чтобы убежать туда?

- Нет. Уехать работать.

Я кивнул. "Калифорния" звучало почти так же загадочно, как "Вест-Индия".

- Как насчет Вест-Индских островов? - выдвинул я встречное предложение.

- Там слишком часто бывают ураганы.

На минувшей неделе в газетах как раз писали о тропическом урагане, обрушившемся на побережье Флориды.