— Не познакомите меня с ней?

Мужчина равнодушно пожал плечами. Мы встали и перешли в кафе. За длинной стойкой маячили хозяин и его сын официант — тот самый юноша в переломном возрасте. Стоя на коленях, молодая женщина подтирала растрескавшийся каменный пол. Увидев меня, она стремительно поднялась, схватила тряпку, таз и скрылась в дымной кухне.

— Не хочет ни с кем встречаться, — смущенно обронил муж.

— У нее нет никакой профессии? — поинтересовался я, когда мы вернулись к столику.

— Как же, есть. Она учительница. Могла бы преподавать испанский язык, да кому он здесь нужен. Вот и гнет спину над тазом и тряпкой. Хозяин-то вообще симпатичный человек, платит ей по шестьдесят фунтов в неделю…

Мужчина продолжал скрывать свое бывшее гражданство. Вспомнив репортерские навыки, я без обиняков спросил:

— Простите, как вас зовут?

— Местным жителям было трудно произносить мое имя, поэтому сменил. Теперь меня зовут Леви. А жену здесь называют Дебора…

Леви вдруг смерил меня пристальным взглядом. Его вопрос прозвучал неожиданно:

— А вы бывали в Советском Союзе?

— Много раз.

— Ав Грузии были?

— Ну, разумеется. Чудесная страна, где у меня столько друзей. А Тбилиси, это же маленький Париж!

На Леви было больно смотреть: его губы дрожали. Он поднялся, было пошел, но вернулся.

— Простите, не найдется у вас сигареты?

Я достал пачку. Леви сжал ладонями мою руку и заглянул в глаза.

— Большое спасибо… Я не забуду…

Не оглядываясь, он покатил свою тачку к стройке. Я допил апельсиновый сок и пошел в другую сторону — к центру города.

Шагая, я вспоминал поговорку, что одна ласточка весны не делает. Судьба моего собеседника не могла дать мне полного представления о проблемах переселенцев в Израиле. Некоторые из приезжих нашли работу по специальности. Однако и судьба Леви не исключение. Западная пресса пишет, что ежегодно в Израиль прибывает около 40 000 иммигрантов. Но одновременно идет и обратный процесс. С 1948 года страну покинуло свыше 300 000 человек.

Когда-то и они казались себе искателями счастья, летящими на звуки «гуслей Сиона». Но поняли: можно сменить гражданство, имя. Нельзя менять родину.

4. Лимузин марки «Верблюд»

Ветер или чья-то опытная рука забросили в окно моего гостиничного номера в Иерихоне листовку. Текст гласил:

Сказано броско, но мысль для меня не нова. Нечто подобное я уже занес в свой блокнот со слов нашего местного гида, в прошлом лютеранского священника, обращенного в иудаизм.

— Бедуины, оставшиеся в Израиле, не прогадали — достаток, наконец, пришел в их дом, — просвещал он нас. — У каждой семьи своя машина, современное жилье, стада овец. Спросите у арабов с оккупированных земель: хотят ли они воссоединиться с Иорданией? В ответ вы услышите «нет». Эти люди предпочитают жить не в лагерях для беженцев, а в свободном Израиле…

Все это было чрезвычайно увлекательно для меня именно потому, что прямо противоречило моим прежним представлениям. До сих пор, основываясь на кое-какой статистике и фактах из газет, я полагал, что, если ты не еврей, то в Израиле тебя ждет участь человека без прав. У арабов же, помнилось мне, положение самое тяжелое. Израильские власти относят их к особой касте, которая стоит ниже гоев, то есть неевреев. Годовой заработок арабского рабочего составляет лишь три четверти заработка еврея. Араб отстранен от воинской службы, если же его заподозрят в оппозиции к правительству, итог один: тюрьма, пепелище там, где был его дом. Хранения огнестрельного оружия достаточно, чтобы араба арестовали как сообщника партизан. В стране действует 159 законов и декретов антиарабского толка.

А, быть может, и не 159? Я всегда гордился, что наделен от рождения склонностью к скептицизму. Листовка, пламенные речи гида порождали сомнения. Но израильская действительность здесь, под рукой. Ее можно пощупать, попробовать на зуб, рассмотреть с пристрастием. Итак, в путь!

После недолгих поисков мне удалось встретить молодого араба, который знал английский и согласился быть моим спутником. До «шестидневной войны» неподалеку от Иерихона размещались лагеря палестинских беженцев, насчитывавшие несколько тысяч человек. Почему бы не отправиться туда, предложил юноша. Но оказалось, что в октябре 1972 года интервью у обитателей лагеря взять невозможно — в лачугах гулял ветер. Лагерь беженцев опустел в июне 1967 года. Куда же девались палестинцы?

— Бежали в Иорданию, — пояснил мой новый гид. — Осталось лишь несколько стариков да больных. Сейчас сюда стараются заполучить новых переселенцев…

Неудача не обескураживает истинного исследователя. Мне не терпелось познакомиться теперь с жизнью бедуинов. Любопытно было бы взглянуть на их личные автомашины, которым так завидовал лютеранский поп-расстрига. Поколесив по знойной пустыне, разлинованной следами танковых гусениц, мы набрели, наконец, на этакую берлогу, сооруженную из старых ящиков, кусков жести и верблюжьих шкур. Рядом стояли еще два таких же шалаша, а невдалеке на открытом месте верблюды жевали сухие колючки. Жизнь поводила меня по трущобам, я видел лачуги бедных и отверженных, но такого человеческого жилья, пожалуй, не встречал никогда.

Бедуины отнеслись к нам холодно. Не ответили на мое приветствие, не хотели сперва вступать в разговор. Один из них подозрительно спросил:

— Ты не из этих… не из наблюдателей ООН?

— Нет, я журналист. Прибыл из северной страны, хотел бы для начала познакомиться с марками ваших автомашин.

Моему спутнику пришлось нелегко, пока он растолковывал вопрос хозяину лачуги. Наконец, тот захохотал и показал на лежавшего рядом верблюда.

— Вот она, наша любимая автомобильная марка. Других марок не знаю.

С разрешения бедуина я заглянул внутрь шалаша. Подумалось трафаретной фразой: «убого, но чисто». У стены лежали сложенные друг на друга матрацы, их к ночи расстилали на полу. Этим и ограничивались все удобства жилища. Хозяин хотел было вскипятить чай, но я вежливо отклонил гостеприимное предложение и попросил рассказать о жизни племени.

— А чего о ней рассказывать. Для них, — собеседник показал куда-то вверх, — мы, бедуины, люди третьего сорта. Наш дом пустыня. Здесь мы рождаемся, пасем овец и умираем…

— Но живется, конечно, лучше, чем до 1967 года?

— Все шутите, — усмехнулся бедуин. — Раз приехали — смотрите сами.

Я смотрел во все глаза, но как ни напрягал зрение, не мог разглядеть на шкуре верблюда никелированного значка автофирмы «мерседес-бенц», а в первобытной архитектуре лачуги — обещанных листовкой дворцовых аркад и колонн.

5. Пророки есть, а будущее?..

Читатель помнит, что эту хронику своего паломничества в Израиль я начал с рассказа о царящем там «библейском буме». Выдранные из Ветхого завета и размноженные в миллионах экземпляров карты, которыми торгуют на каждом углу, иллюстрируют «первую в истории супердержаву». Они воспроизводят библейский Ханаан, который занимал — это-то и приводит в восторг тель-авивских географов — практически весь Ближний Восток и большую часть Египта.

Мифологические карты и статьи на темы из священной истории призваны освятить недавний и вполне реальный захват арабских территорий. Израиль-де только вернул себе земли, которых его лишили древние вавилоняне, ассирийцы и прочие, не отмеченные милостью божьей «варвары».

По подсказке властей над библейской темой здесь бьется и научный мир. Даже собственные фельетоны не веселили меня так, как диалог с местным сионистом — он же хозяин отеля и двух ресторанов, — всерьез утверждавшим, что израильтяне в свое время взяли Иерихон, трубя в трубы.