- Что же он сделает с вором? - помня рост Прохватилова и его решительность, поинтересовался я.

- Та окажет, шо так не годится! - ответила старушка.

- А вы кем ему доводитесь, мамашей?

- Так, так... приехала до сыночка помирать. Мне вже девяносто с гаком.

- Из каких мест?

- Лебедина. Слышали о таком местечке? Сумские мы.

Старушка провела нас в невысокую застекленную беседку, находившуюся посреди поляны, сплошь покрытой золотистыми головками высоких и крупных одуванчиков.

- А зачем вам столько одуванчиков? - спросил я.

- Травку трусики любят. С молочком она. А цветы - пчелкам.

И тут я заметил по краям поляны ульи, похожие на игрушечные домики, а у сарая - клетки крольчатника.

- Ух какое у вас хозяйство! - невольно воскликнул я.

Вскоре за оградой показалась еще одна пожилая женщина, закутанная в белый платок, как это делают украинки, спасаясь от палящего солнца.

- Жена прийшла, - сказала старушка. - Може, во - на знает, где его шукать.

Женщина, принесшая корзину свежей травы для кроликов, говорила на таком же смешанном русско-украинском языке, бытующем на юге.

- Гостей Иван Васильевич не ждал, - сожалея, сказала она. - И куда пийшел - не знаю. Гадаю, шо у той край. К обеду явится, - уверила нас женщина.

Вскоре появился и Прохватилов, притащивший на плече старенькую мережку. Поставив ее сушиться у стенки сарая, он стал вглядываться в меня и, конечно, не узнал приходившего в отряд корреспондента. Спросив, зачем я прибыл к нему, Иван Васильевич протянул руку, крепко стиснул мои пальцы и пригласил:

- Прошу в дом.

Пропустив вперед, он повернулся к женщинам и негромко сказал:

- Пожарьте рыбки свежей и чего-нибудь еще сообразите.

В большой, не по-деревенски обставленной комнате стоял огромный письменный стол, широкий зачехленный диван, а над ним на стене висело в раме большое фото: еще молодой Прохватилов в парадной форме капитана третьего ранга, увешанный орденами, и рядом с ним небольшая круглолицая женщина в берете со звездочкой и медалью "За оборону Ленинграда" на кителе.

- Шо бы вы хотели уточнить? - сев против меня, спросил Иван Васильевич. - Записей я не вел - разведчикам не положено. А на память не надеюсь. Болеть начал. Видите - стол лекарствами и приборами завален. Сам себе давление меряю и уколы делаю. Поблизости врача нет.

- А что с вами? - спросил я.

- Высокое давление, да еще при диабете.

- Говорят, что эти болезни порождает пережитый страх. На днях где - то вычитал.

- Может быть, - согласился Иван Васильевич. - Страху - то я натерпелся вволю. Почти во всех больших операциях участвовал. Некоторые думают, что если человек рослый и крепкий, то он ничего не боится. Чепуха.

Всякий жить хочет. Но один боится и всем заметно, а другой умеет скрывать, а потом вот болеет.

Я ему дал несколько страниц, напечатанных на машинке, из той записи, что сделал во время войны. Он внимательно стал вчитываться. И вдруг старого водолаза прорвало: он принялся вспоминать имена, детали, которых мне не хватало. Я схватил шариковую ручку, и мы вместе исправили и дополнили давний рассказ.

- А может, память что-нибудь еще выдаст? - с надеждой спросил я.

- Нет, слабоватой стала. Разве лишь смешное да забавное другой раз вспомнится. Такое почему - то крепче держится. Вот, например, про тот же самый страх. Был у нас водолаз, небольшой, весь словно из тугой резины отлит, - мускул на мускуле. Сергеем Непомнящим звали. Ничего не боялся. В любую операцию посылай. Ему сам черт не брат. В темные ночи один пробирался по льду к батареям противника, залезал в белый спальный мешок и весь день из торосов наблюдал за противником, а следующей ночью возвращался и нужные сведения приносил.

К концу войны дело было. Наш сторожевой МО в шхерах около Койвисто немецкую субмарину потопил, В штабе флота решили: раз подводная лодка пробралась в наши воды, значит штурман имел карту минных полей и проходов. К тому же он прокладку делал. Авось не успел уничтожить карты, их надо добыть. Приказали это сделать нам.

Глубина в том месте оказалась около тридцати метров. Для тяжелого водолаза - чепуха, а для легкого - беда. Дело в том, что на глубине давление выжимает из костюма весь воздух и тело не дышит. Через загубишь кислород поступает только в легкие. Но при давлении в четыре - пять атмосфер и кислород становится ядовитым. Походят мои хлопцы по дну минут десять и вылетают наверх. У одного кровь носом идет, у другого из ушей, а у третьего полная маска пены. Искусственное дыхание надо делать, откачивать. А тут еще финны из пушек обстреливают.

Все же нашли мы субмарину на дне. Но как в нее пролезть? Решили пройти через люк центрального отсека, благо он был отдраен немцами. Спустятся мои легкие водолазы в отсек, пробудут в нем три - четыре минуты, и выбираться надо. Ничего не успевают сделать, задыхаются.

Решили тяжелого водолаза снарядить. Пригнали бот с компрессором, телефоном и шлангами. Я, конечно, Непомнящего вызвал. Сам натянул на него резиновый комбинезон и медный шлем привинтил. В водолазных бахилах со свинцовыми подошвами да с пудовыми медалями на груди и спине Сергей едва ноги передвигал.

"Сможет ли он пролезть в узкую горловину?" - стал сомневаться я. Но делать нечего, дал ему фонарик и щелкнул по шлему - "иди, мол, ты парень ловкий".

Субмарину Непомнящий нашел быстро. Пыхтел, пыхтел, но все же пролез в центральный пост. Обшарил его и стал отдраивать другие отсеки. Работал больше часа, наконец по телефону передал: "Нашел пенал с картами. Иду наверх".

Ждем мы его, шланги подтягиваем, а он вдруг на трапе застрял и не своим голосом в телефон завопил; "Выручайте, чертовы покойники держат!"

Я легких водолазов на помощь послал. Помогли они выкарабкаться Непомнящему и к борту подтащили.

Снимаю я с него шлем, а он бледный, губы трясутся и вроде заикаться стал. "Шо с тобой?" - спрашиваю, "С - со страху, - говорят. - Отдраиваю отс-сек, а оттуда покойник за покойником выплывают. Белые, разбухшие... Ко мне в иллюминатор заглядывают. Чуть фонарик из рук не выронил. Но с стерпел - не обращаю на них внимания. В каюты капитана и штурмана пролез, Какие были карты, снял и пенал взял. Возвращаюсь обратно, а у трапа утопленники скопились. На волю хотят всплыть, вверх тянутся. В - видно, течение получилось. Раз-здвинул я их и скорей на трап. Но не тут - то было! Чую, держат: за шланги цепляются, на плечи давят. От этого в глазах искры... и ноги ослабли. В - видно, с перепугу забыл воздух стравить: костюм раздуло. Ну, ни туда ни сюда! П-пропал, думаю, и вот здесь завопил во все легкие..."

- О как бывает! Самые железные могут дурным голосом закричать. Фантазия доводит, - заключил свой рассказ Иван Васильевич.

Вскоре нас прервали. Вошел мой сын, и женщины внесли две большие сковороды: в одной дымилась поджаренная со шкварками картошка, густо посыпанная укропом, в другой золотились караси и лини утреннего улова.

Закусывали мы не по - фронтовому, без "ста граммов". Иван Васильевич не притронулся к водке по болезни, мой сын - потому, что не положено пить, когда управляешь машиной, а мне выделяться из компании не хотелось. Так бутылка "столичной" осталась не раскупоренной. Но мы и без водки сумели очистить обе сковороды и выпить жбан молока.

На прощание я поинтересовался:

- А не скучна жизнь в тихом месте? Вы ведь привыкли на людях быть.

- Я и сейчас на людях, - возразил Прохватилов. - Выбирают в партбюро, в сельсовет. Пропагандой занимаюсь. То комсомольцы, то ленинградские пионеры позовут. Надевай все ордена - и красуйся в президиуме. В прежние времена говорили: "Старость - это когда дни тянутся, а годы бегут". А у меня и дни бегут. Удержу нет! Оглянуться не успел - седьмой десяток пошел.

Иван Васильевич нарвал нам большой букет тюль - панов и, провожая к машине, спросил:

- А вы просто так, без всякого дела, не можете ко мне приехать? Ну хотя бы рыбку половить или просто одному на бережку посидеть? Ведь вашему брату иногда отвлечься, сосредоточиться надо.