- Очень хорошо, что будете колесить по городу! Хочу последний раз взглянуть на Питер, может таким его больше не увижу.

Техника мое решение не обрадовало. Он насупился и больше со мной не разговаривал. Когда подошла трехтонка, снабженец буркнул:

- Удобств не будет, забирайтесь наверх.

Сам же он уселся в кабину с шофером и злобно хлопнул дверцей.

Мы действительно стали колесить по городу. Сначала поехали к Обводному каналу, в район Красноармейских улиц.

Сугробы со многих улиц уже были убраны и во дворах наведена чистота. Трубы нигде не дымились, поэтому небо над Ленинградом было необыкновенно чистым, а воздух по - весеннему прозрачен.

Наша трехтонка останавливалась то у одних ворот, то У Других. Озабоченный техник выскакивал из кабины, убегал в глубину дворов и возвращался, сгибаясь под тяжестью узла или мешка. Бросая ношу в кузов, он считал своим долгом сообщить мне:

- Для семьи капитана Куракина... А это для тещи Лещинского...

Я заглянул в один из узлов. В нем упаковано было меховое манто. "Кому же понадобились весной зимние вещи? Врет снабженец и фамилии выдумывает, решил я. - Теперь понятно, почему ему не хотелось, чтобы я ездил по городу".

С Обводного канала мы поехали в Нарвский район, затем покатили на площадь Труда и на Васильевский остров. На набережной Невы, пока снабженец бегал по своим делам, я спрыгнул с кузова, чтобы размять застывшие ноги. У меня не было теплой обуви, я отправился в дальний путь в ботинках. И носки были не шерстяные, а простые, бумажные. Чтобы не обморозить ноги, я уселся на гранитный парапет и стал переобуваться - натягивать на ноги запасную пару носков. Тут на меня и наткнулся технический секретарь нашего политотдела.

- Вы еще не уехали? - удивился он. - А на ваше место уже пришел редактор москвич. Вчера я его ставил на довольствие.

И старшина принялся выкладывать новости. Оказывается, пасхальный налет авиации нанес немалый урон. На Неве пострадало несколько кораблей. Досталось и крейсеру "Киров". У Горного института убит командир отряда быстроходных тральщиков - капитан третьего ранга Лихолетов. Он приходил на БТЩ - 205 отметить присвоение кораблю гвардейского звания. Едва Лихолетов сошел с тральщика, как началась тревога. Если бы он вернулся на корабль, то остался бы жить. Но капитан третьего ранга решил укрыться под аркой ворот на берегу. Взрывной волной железные ворота сорвало с петель, и они начисто снесли голову прославленному моряку.

Нелепо погибают люди. Ведь Лихолетов воевал на тральщике в Испании, благополучно прошел сотни миль по минным полям, а смерть настигла на суше. И похоронят его теперь не в море, а в братской могиле на кладбище.

С Васильевского острова мы поехали на Петроградскую сторону, а затем на Крестовский остров и Елагин. Здесь получили груз: дюралевые листы и части моторов. Пообедать не удалось. Ночью в столовую военторга попала бомба. Вместо павильона с круглыми столами и разноцветными табуретами зияла глубокая воронка, заполненная водой.

За черту города мы выехали в сумерки. У Ржевки я увидел, что могут наделать несколько вагонов снарядов, когда в них попадет бомба. Вокруг виднелись дома с сорванными крышами, пустыми окнами и осыпавшейся штукатуркой. Деревья стояли без ветвей, со сломанными верхушками, словно здесь прошел ураган невиданной силы и все сделал мертвым.

Машина, скрипя и покачиваясь из стороны в сторону, неслась по колдобинам сильно разбитой дорога. Трясло и подбрасывало так, что приходилось напрягать мышцы и сжимать зубы. Чтобы не отбить себе внутренности, я собрал мягкие мешки и узлы в один угол и улегся на них. Эта постель не только смягчала удары, но и спасала от холодного пронизывающего ветра.

Мы проехали мимо затемненных домов Всеволожской, где когда - то я жил на даче, и покатили дальше. Ехали долго, наконец вдали замелькало множество огней, словно мы подъезжали к большому городу. Огни роились, вытягивались цепочками, набегали друг на друга и расходились. Это мчались по льду Ладожского озера тысячи автомашин: в Ленинград с грузами, из Ленинграда - с эвакуированными ранеными и истощенными жителями. Чтобы не попасть в полынью, грузовики катили с включенными фарами, освещая перед собой узкие полоски льда. Зрелище было захватывающим. Я давно не видел такой массы живых огней.

Мы тоже включили фары и осторожно спустились с крутой горы к озеру. Здесь под шинами заплескалась, забурлила вода. Весна делала свое дело: кромка льда была залита вешними водами. Шины утопали в них.

Казалось, что грузовики плывут по широкой реке и она клокочет под ними. На легковушке тут уже не проедешь: зальет мотор.

Преодолев широкую полосу воды, мы сперва выкатили на прозрачный лед, а затем - на выбеленный снегам. Дорога была просторной и хорошо укатанной. Машина неслась на такой скорости, что свистело в ушах, и совсем не трясло. Столь гладких дорог мне еще не доводилось видеть.

В двух или в трех местах нас останавливали регулировщики в белых халатах и показывали на переносные дощатые мостки, по которым грузовики объезжали загороженные полыньи, образовавшиеся после бомбежек.

На льду озера было холодней, нежели на берегу. Здесь щеки пощипывал морозец, над головой в чистом небе сияли звезды, дышалось легче. Мы вырывались из мглы блокады на просторы Большой земли. От этого сердце билось учащенней и невольно думалось: "Теперь выжил, уже не задушат голод и стужа!"

Минут через тридцать под кузовом заплескалась и забурлила вода. Мы очутились на другом берегу Ладожского озера.

У шлагбаума контрольно-пропускного пункта проверили документы и указали, где можно отдохнуть, обогреться и получить по аттестату горячее питание.

В левой стороне виднелось несколько бараков, из труб которых вились дымки. К ним подходили машины с эвакуированными ленинградцами и сдавали пассажиров на попечение врачей и санитаров. Мы, чтобы не терять в очередях временя, свернули на другую дорогу.

Поздно ночью наш грузовик прикатил в какую - то лесную деревеньку и остановился у ворот приземистой избушки. Снабженец выскочил из кабины и стуком в окно разбудил хозяйку. В темном стекле мелькнуло ее белесое лицо. Разглядев позднего гостя, хозяйка кивнула головой в сторону ворот.

Минуты через три ворота заскрипели. Мы въехали во двор и остановились около хлева, попахивающего навозом и сеном.

В избе от широкой выбеленной русской печи веяло приятным теплом. Я снял шинель, а затем ботинки и стал двумя руками растирать онемевшие пальцы и ступни, пока не почувствовал уколов крови. А мои спутники тем временем таскали узлы в так называемую чистую половину избы, находившуюся за вылинявшей ситцевой занавеской.

Моложавая хозяйка вытащила из печки чугунок с горячим картофелем и налила нам по большой кружке молока. Сдирая с дымящихся клубней тонкую кожуру, мы макали картофелины в крупную соль, обжигаясь, ели и запивали молоком. Кажется, я никогда не испытывал подобного наслаждения от простой крестьянской еды, потому что давно не видел ни молока, ни картофеля.

Чугунок мы опустошили очень быстро. От сытости осоловели, .потянуло ко сну. Постелив шинель на деревянную скамейку, я улегся на нее. А мои спутники, захватив с собой семилинейную керосиновую лампу, ушли с хозяйкой в чистую половину избы. Сквозь ситцевую занавеску до меня доносились их приглушенные голоса. Что говорили мужчины, разобрать не удалось, зато я явственно слышал восторженные восклицания хозяйки:

- Ой, ну и ну! Вот это да! Сколько же за такое картошки просят?

"Видно, бескорыстно спасают знакомых от голода, - решил я. - Вместо тряпок картошку и овощи привозят".

Уснул я мгновенно, а утром мои спутники торопились в Новую Ладогу. Я лишь успел у хозяйки спросить:

- Сколько я обязан за ночлег и питание?

- Ничего не обязаны, - ответила она. - Поделилась чем могла.

Чтобы не быть должником, я ей оставил свою меховую безрукавку, которую надевал под шинель. К чему она мне весной? Военному лишний багаж - обуза.