- Что на улицах - тихо?

- Ночь ведь.

- Это ничего, ночь! Теперь... такие дни... короткие, что шум не убирается в них и остаётся на ночь. Вчера, около полуночи, вдруг - в окна стучат! Да! Сначала в одно, потом в другое. Я лежу и думаю - а вдруг влезут, чёрт их возьми!

Лампа у него гасла, когда он вставлял стекло в горелку, но это не раздражало его; всё тише он рассказывал:

- Выйдешь на улицу - везде какие-то нахальные рожи! Все кричат, смотрят октябрём, - да ведь теперь и есть октябрь!

Он зажёг лампу, вытер дрожащие и запачканные руки о полы пальто и пошёл куда-то в угол, с трудом двигая тяжёлые ноги, в ночном белье и больших войлочных туфлях.

- Эти маленькие городишки - точно мышеловки, ей-богу! - тихо говорил он. - Попадёт в такой город человек, и - капут ему! И - капут!

В комнате пахло водкой, табаком и прокислыми огурцами. Все вещи казались сдвинутыми с места, и даже белая изразцовая печь с лежанкой тоже любопытно высунулась на середину комнаты и осматривала её блестящим жёлтым глазом отдушника.

- Ты смотришь, где кровать? - говорил Жуков, стоя в углу перед шкафом и звеня стеклом стаканов. - Кровать рядом. Я сплю здесь, на диване. Кровать у меня хорошая, двуспальная...

- Вы что там делаете? - спросила Лодка, подходя к нему. - Нужно на стол собрать? Дайте сюда - что это?

- Это? Погоди - кажется, ром, а может быть, коньяк. Сейчас попробую. Старуха бьёт бутылки, переливает из двух в одну...

Вытащив пробку, он поднес бутылку ко рту - женщина отняла вино.

- После попробуете! Сначала соберём всё как следует, благородно, на стол, потом сядем, будто муж и жена. Будто я приехала, - жена приехала.

Приставив ко лбу ладонь, он смотрел на неё из-под козырька и неопределённо говорил:

- Как ты однако - что это ты?

- Ничего! - ласково сказала Лодка. - Просто, - у вас гостья, молодая женщина, а вы - прицеливаетесь, как бы сразу напиться...

Жуков засмеялся неожиданно громко.

- Женщина! - кричал он сквозь смех. - Да, чёрт, ты - женщина!

Собирая на стол чайную посуду и бутылки, она ощупывала глазами углы, мимоходом постучала пальцами по чернильнице из какого-то белого металла, стоявшей на конторке, незаметно взвесила на руке чайные ложки и неодобрительно покачала головой.

Жуков сидел на диване, следил за ней, жмуря глаза, поглаживая усы и чмокая толстыми губами.

- Нехорошо у вас! - строго заметила Лодка.

- Нехорошо, - не то соглашаясь, не то спрашивая, повторил податной инспектор.

- Хлам везде, пыль, не прибрано - ай-ай!

- Это всё старуха!

- А ещё образованный вы! - корила его Лодка. - Разве образованный человек должен в таком беспорядке жить?

Жуков сморщил лоб и попросил:

- Бро-ось! Я, право, рад, что ты пришла! Всё-таки - не один. Собираюсь кота завести - нет нигде хорошего кота!

Она села рядом с ним и, когда он обнял её, сказала, хмуро разглядывая его лицо:

- Что это как вы стареете?

- Скучно, Глаша!

- Мешки-то какие сделались под глазами!

- Перестань ты! Это ничего, мешки. Я тут пил немножко, вот они и сделались. Да! Я вот всё думаю: как дёшев человек в России! И как не нужен никому, ей-богу!

Сокрушённо качая головой, Лодка перебила его речь:

- Ах, Евсей Лиодорович! Не могу я забыть, как вы тогда упали и как испугались! Ведь вы это помереть испугались?

Жуков дёрнулся всем телом, заглушённо крикнув:

- Ты что? Чего тебе?

- Мне? Ничего! - удивилась она, ласково гладя его отёкшее лицо мягкой, тёплой ладонью.

- Зачем ты ноешь? - проворчал он. - Пришла - и сиди, - сиди, этого, как это? Как следует, одним словом. А то - ступай, откуда пришла!

- Господи! Чай, ведь мне жалко вас! - не обижаясь, воскликнула женщина. - Вижу я, что здоровье у вас всё хуже да хуже...

Он отрицательно замотал головой.

- Врёшь!

- Отчего - вру?

- Не знаю. Никого, ничего не жалко тебе, - врёшь!

Он говорил твёрдо, и Лодка, смутясь, прикрыла глаза. Но инспектор, посмотрев на неё, смягчился.

- Мне, брат, и без тебя скучно, - то есть если, конечно, ты - весёлая, так не скучно, а так...

И вдруг замолчал, помигал глазами и стал смеяться хлипким смехом:

- Разучился говорить, чёрт возьми!

Старуха внесла самовар и, посмотрев на гостью круглыми, чёрными, как у мыши, глазами, исчезла, сердито фыркая, толкая коленями мебель по дороге.

- Ну, давай чай пить! - хрипел Жуков. - Н-да-а! Играл на виолончели, разучился. Жена, бывало, очень любила слушать, - жена у меня хорошая была!

- Значит - не верите вы мне? - спросила женщина, усаживаясь за стол.

Он налил в стаканы вино, молча усмехнулся дряблой усмешкой и сказал:

- Пей!

- Что же неверного в том, что я вас жалеть могу? - настаивала Лодка. Вот, вижу, человек одинокий, больной, и смерть от вас не за горами - ведь так?

Податной инспектор шумно поставил пустой стакан на стол, схватился рукой за спинку стула, глаза его страшно выкатились, лицо посинело.

- Т-ты! - крикнул он придушенным злостью голосом и брызгая слюной. Ты - зачем?

Она не испугалась. Пила вино маленькими глотками, облизывала губы и, покачиваясь, смотрела в лицо Жукову ласково и нагло.

- Ш-ш! Вы не бойтесь, не сердитесь, лучше послушайте, пока трезвый...

- Не хочу! Не смей!

- Да что это, какой...

Он ещё несколько раз грубо крикнул на неё, но Лодка ясно видела беспомощность этой груды испорченного мяса и, чувствуя, как оно наливается страхом перед нею, становилась всё более спокойной, деловитой и ласковой.

- Я давно про вас думаю, Евсей Лиодорович, - слащаво и немножко в нос говорила она. - О болезнях ваших, одиноком вашем житье и как вы скоро стареете...

- Перестань, говорю.

Он хотел сказать строго, но сказал устало, сморщился, тяжело вздохнул и выпил ещё стакан.

- Родных у вас нету...

- Врёшь, есть!

- А кто?

- Племянник есть.

- Где? - подозрительно спросила Лодка.

- В Казани. Студент. Что?

Жуков торжествующе захохотал, разваливаясь на стуле, и снова налил себе вина.

Но Лодка, пытливо глядя в глаза ему, сказала:

- Никогда вы ничего не говорили про студента!

- А всё-таки есть! Да!

Он ударил ладонью по колену, победоносно сопя и фыркая.

Лодка хмуро помолчала и, вдруг осветясь изнутри какою-то новою весёлою мыслью, начала тихонько смеяться, прищурив глаза, сверкая мелкими зубами.

- Ага! - почему-то воскликнул Жуков. - Что?

- Ну, есть студент, хорошо! - заговорила она игриво и свободно. Только - какая же польза в студенте? Студент - не женщина! Какой от него уход, какая забота? Мешать ещё будет вам, молодой-то человек, стыдно вам будет перед ним...

Она кокетливо покачнулась к Жукову, а он опустил глаза, подобрался, съёжился.

- Да и опасно ему жить здесь.

- Почему это? - пробормотал Жуков.

Лодка откинулась на спинку кресла и, положив руки на стол, вдохновенно объяснила:

- А вот вы говорите, что сердится народ, - вот поэтому! Да, да, - что вы так смотрите на меня? В окошки-то стучат к вам, ага! Ведь на кого сердятся? На вас, образованных людей! Я знаю!

- Ты - врёшь! - тихо сказал Жуков, глядя на неё круглыми глазами. И, что-то вспомнив, он серьёзно добавил, подняв палец: - Как ты смеешь говорить это? Ты ~ кто? Чёрт знает кто!

- Я? - воскликнула Лодка. - Нет, уж извините! Я - в бога верую, я - не похабница, я над пресвятой богородицей не смеялась!

И медленно, отыскивая наиболее веские, грубые слова, она начала бросать ими в лицо Жукова.

- Конечно, вы учёный человек, конечно! А кто смеётся над архангелом Гавриилом? Вы смеётесь, учёные, - доктор, Коля и вы! Не правда? И первые похабники тоже вы! Ведь если теперь выйти на базар и сказать людям, какие вы стишки читаете, - что будет?

Жуков, тяжело ворочая шеей, смотрел на неё, оглядывался вокруг и молчал. Перед ним всё задвигалось и поплыло: являлся шкаф, набитый бумагами, чайной посудой и бутылками, письменный стол, закиданный пакетами, конторка, диван, с пледом и подушкой, и - два огромные глаза - тёмные окна, с мёртвыми стёклами.