Они вошли в церковь и направились к передним скамьям. В церкви были только генерал, леди Черрел, жена Хилери и Хьюберт, если не считать двух случайных зевак и служителя. Послышались звуки органа. Сэр Лоренс и Динни сели на пустую скамью.

- Я ничуть не жалею, что здесь нет Эм, - шепнул он ей, - у нее глаза на мокром месте. Когда ты будешь выходить замуж, Динни, напечатай на пригласительных билетах: "Просьба не плакать". Что, собственно, вызывает такую сырость на свадьбах? На них рыдают даже судебные исполнители.

- Их умиляет фата, - сказала Динни. - Сегодня никто не будет плакать потому, что невеста без фаты. Смотри! Флер и Майкл.

Сэр Лоренс поглядел на них в монокль.

- Уже восемь лет, как они женаты. В общем, это не такой уж неудачный брак.

- Отнюдь, - шепнула Динни, - Флер на днях сказала, что Майкл - золотой человек.

- Неужели? Это хорошо. Были времена, Динни, когда я чувствовал тревогу.

- Надеюсь, не из-за Майкла?

- Нет, нет; на него можно положиться. Но Флер раза два-три устраивала, семейный переполох; впрочем, после смерти отца она ведет себя безупречно. А вот жених и невеста!

Орган заиграл "Гряди, голубица". Алан Тасборо вел Джин под руку к алтарю. Динни залюбовалась его прямым и честным взглядом. Что касается Джин, она была олицетворением яркой красоты и силы. Хьюберт, стоявший, заложив руки за спину, словно по команде "вольно", повернулся навстречу Джин, и Динни увидела, как его худое, угрюмое лицо просветлело, будто его осветило солнце. У нее сжалось горло. Тут она заметила, что Хилери в стихаре неслышно появился на ступенях алтаря.

"Люблю дядю Хилери", - подумала она.

Хилери заговорил.

На этот раз Динни изменила своей привычке не слушать того, что говорят в церкви. Она ждала знакомых слов: "Жена да повинуется..." - но их не было; она ждала обычных намеков на отношения между полами, - они были опущены. Вот Хилери просит дать ему кольцо. Кольцо надето. Вот он начал молиться. Вот он прочел "Отче наш", и они ушли в ризницу. Какая до странности короткая церемония!

Она поднялась с колен.

- Свадьба как нельзя лучше, сказал бы Бобби Феррар, - прошептал сэр Лоренс. - Куда они поедут?

- В театр. Джин хочет остаться в городе. Она сняла дешевую квартиру.

- Затишье перед бурей. Хотел бы я, чтобы эта история с Хьюбертом была уже позади.

Молодая чета вышла из ризницы, и орган заиграл марш Мендельсона. Динни смотрела, как они идут по проходу, и в ней боролись чувства радости и утраты, ревности и удовлетворения. Потом, заметив, что и у Алана такой вид, будто в нем бушуют какие-то чувства, она поспешно направилась к Флер и Майклу, но, увидев возле выхода Адриана, подошла к нему.

- Какие новости, Динни?

- Пока все в порядке. Я сейчас еду прямо туда. Публика, как известно, любит посочувствовать чужим

переживаниям, - снаружи собралась кучка прихожан Хилери; когда Джин и Хьюберт сели в свою двухместную машину и тронулись в путь, их проводили визгливыми напутствиями.

- Поедем со мной, дядя, - сказала Динни.

- А Ферз не сердится, что ты там живешь? - спросил в такси Адриан.

- Он со мной вежлив, но все время молчит и глаз не сводит с Дианы. Мне его ужасно жалко.

Адриан кивнул.

- А как она?

- Держится замечательно, как ни в чем не бывало. Вот только он не хочет выходить из дому; сидит в столовой и что-то высматривает в окно.

- Ему, видно, кажется, что весь мир в заговоре против него. Если только ему не станет хуже, это скоро пройдет.

- А разве ему непременно должно стать хуже? Ведь бывают же случаи полного выздоровления?

- Насколько я понимаю, тут на это рассчитывать нечего. Против него наследственность, да и характер.

- Он бы мог мне понравиться - у него такое смелое лицо, - но я боюсь его глаз.

- Ты его видела с детьми?

- Еще нет; но они говорят о нем хорошо и спокойно; видно, он их не напугал.

- В клинике они что-то объясняли мне на своем птичьем языке насчет комплексов, маний, депрессий и раздвоения личности; как я понял, приступы глубокой меланхолии чередуются у него с приступами сильнейшего возбуждения. За последнее время те и другие смягчились до такой степени, что он почти выздоровел. Надо остерегаться рецидивов. В нем всегда жил мятежный дух; во время войны он бунтовал против командования, после войны - против демократии. Теперь, вернувшись, он наверняка затеет что-нибудь еще. А как только это случится, он сразу же свихнется опять. Если в доме есть оружие, Динни, его надо спрятать.

- Я скажу Диане.

Такси свернуло на Кингс-Род.

- Лучше мне не провожать тебя до самого дома, - печально сказал Адриан.

Динни вышла из машины вместе с ним. С минуту она постояла, глядя, как удаляется его высокая, сутулая фигура, потом повернула на Окли-стрит и открыла дверь своим ключом. На пороге столовой стоял Ферз.

- Войдите сюда, - сказал он, - мне нужно с вами поговорить.

В этой зеленовато-золотистой комнате, обшитой панелями, недавно отобедали; на узком столе лежали газеты, книги, стояла коробка с табаком. Ферз пододвинул Динни стул и встал спиной к огню, который никак не мог разгореться ярким пламенем. Ферз на нее не смотрел, и Динни могла разглядеть его лучше, чем когда бы то ни было. Его красивое лицо производило тягостное впечатление. Острые скулы, упрямый подбородок, вьющиеся волосы с проседью только подчеркивали жадно горящие серо-голубые глаза. И даже его поза, - он стоял, широко расставив ноги, подбоченясь, вытянув вперед шею, - тоже подчеркивала этот лихорадочный взгляд. Динни откинулась на стуле; ей было страшно, но она старалась улыбаться. Повернувшись к ней, он спросил:

- Что обо мне говорят?

- Не знаю; я была на свадьбе брата,

- Хьюберта? На ком он женился?

- На Джин Тасборо. Вы ее тут на днях видели.

- А! Помню. Я ее запер.

- Зачем?

- Она показалась мне опасной. Знаете, я ведь поехал в клинику по доброй воле. Меня никто туда не помещал.

- Конечно. Я знаю, что вы находились там по доброй воле.

- Мне там было не так уж плохо, но... ладно! Как я выгляжу?

Динни мягко сказала:

- Понимаете, ведь я вас раньше никогда вблизи не видела; но мне кажется, что вы выглядите очень хорошо.