1999 год

Управляемые «молодежью из пригорода», пятьдесят машин столкнулись в Страсбурге, шесть в Руане, восемь в Гавре и еще несколько в Бордо и Тулузе.

Этот термин делает различие между этой молодежью и другими молодыми людьми.

«Они» встретили Новый год в окружении фейерверков, от которых погибли пятьдесят человек. Этот факт абсолютно никого не взволновал.

Градоначальники Страсбурга предусмотрели для «них» новогодние торжества, надеясь таким образом удержать их в спокойствии. Их приняли за умственно отсталых, неспособных понять действия властей или же за диких животных, которых стараются улещивать. «Они» же показали себя дикарями, которые были свободны в выборе «их» праздника.

Распродажа прошлогодних товаров. Все въезды на парковку торгового комплекса «Труа — Фонтэн» забиты автомобилями. Все хотят первыми наброситься на одежду, посуду, действуя, словно грабители в захваченном городе. Все аллеи заполнены потоком людей, целыми семьями с детьми. В магазине одежды какое-то неистовство. Непомерная алчность заполняет пространство.

Торговые центры стали самым посещаемым местом конца двадцатого века, как раньше церковь. У Кароль, Фроджи, Лакост люди ищут что-то, что им поможет выжить, эффективное средство против уходящего времени и смерти.

Отделение зубной хирургии в больнице Понтуаза. Три человека стоят у окошка регистратуры со своими медицинскими картами в руках. Женщина секретарь звонит кому-то по телефону, громко с ним разговаривает, сообщает какие-то новости, подзывает медсестру, чтобы передать ей трубку, снова ее берет, говорит: «У меня нет времени разговаривать, здесь много народу!»

Все двери открыты. В том числе и двустворчатая дверь, соединяющая зал ожидания с большим коридором отделения зубной хирургии. В том числе и врачебных кабинетов, расположенных по обе стороны этого коридора. Там царит суматоха; медсестры ходят из одного кабинета в другой, что-то друг у друга спрашивают, шутят: «Я свободна» (имеется ввиду, что пока никакой врач не дал ей задания) — «Да? А я думала, что ты замужем!» Смех.

Меня усадили в кресло. Одна из двух женщин, распаковывающая материал, предназначенный для моего лечения, спрашивает у другой, хорошо ли на ней сидят сапоги. «О, да! Но знаешь, у меня проблемы с коленом» — «Потянула связку?» — «Нет, это я на лыжах упала, еще давно». — «Я хочу купить себе такие же. Где ты их взяла?» Существуют же женщины, говорящие об обуви в тот момент, когда с минуты на минуту придет хирург, чтобы разрезать мне кусочек десны.

Средства массовой информации много говорили и «детях из рабочих поселков», приехавших на каникулы в «спокойный» лагерь, и нарушившие отдых обычных граждан (в первой части фразы уже подразумевается оксюморон). В качестве примера упомянули пятилетнюю девочку, назвавшую инструктора по лыжному спорту «шлюхой» и «стервой». Как если бы этим привели решающее доказательство без надобности уточнения: дикость, невозможность провести сходство с другими детьми. Слова девочки «шлюха» и «стерва» обозначают абсолютно тоже самое, что и «злая» и «нехорошая», произнесенные детьми из благородных семей. Здесь не раскрывается никакое различие сущности (в отличие от того, что мы хотим услышать).

Маршрут линии пригородного метро, которым я возвращаюсь, разделен по длительности на два промежутка: до Мэзон-Лаффитт, даже, порой, до Ашер, время летит незаметно. Это время, в течение которого ты о чем-либо задумываешься или же просто мечтаешь. За десять минут до прибытия на конечную станцию начинается другой временной отрезок, в котором кроме необходимости как можно быстрее добраться, ничто вокруг тебя не существует.

Равномерное движение поезда, более или менее городской пейзаж, огромные поля — все кажется замедленным с точки зрения внутренних часов. В этот момент невозможно ни о чем думать. Ты ожидаешь того мгновения, когда сойдешь с поезда, поднимешься по ступенькам к выходу, пройдешь турникет, вдохнешь свежего воздуха парковки, подойдешь к своей машине. Практически смутные образы, всего лишь инстинктивный толчок к тому, что облачено в обложку счастья. Каждый вечер одни и те же, ничего не значащие десять минут чистого ожидания.

По телевизору показывают репортаж о приюте для малолетних правонарушителей в Марк-ан-Борель на севере Франции. Здесь содержатся одни лишь юноши, взятые на попечение до пяти часов и свободные затем в течение всего вечера. Они не знают, чем заняться, курят в комнатах коноплю: «одна затяжка и все ОК». Они никогда не говорят о школе, как будто бы она никогда не существовала в их жизни. Некоторые не умеют читать. Многие не ведают, что писать нужно с верхней части страницы тетради, они же начинают писать с середины, снизу, везде. Они говорят, что высшее благо — это позабавиться (попортить машины и т. д.) и не быть застигнутым врасплох. Они убеждены, что в будущем будут думать, что провели свою юность с большой пользой (если быть молодым — это делать домашние задания, не валяя при этом дурака, то это — не настоящая жизнь). «Валять дурака» — это синоним к «получать наслаждение». В первую очередь они хотят жить не для блага, а для удовольствия: совершать легкие преступления, принимать наркотики, и т. д… И здесь сложно сделать вывод, кто наиболее ужасен в своей массе: эти молодые люди или же маркиз де Сад, произведения которого претендуют на некоторый эстетизм.

На платформе станции Сержи, внизу указательной таблички написано: МОСТ КАРДИНЕТ. Здесь не останавливается ни один поезд.

15 февраля.

Д. говорит и магазинах Сержи, возвращаясь оттуда в одежде «от кутюр».

На нем свитер фирмы «Marks & Spencer» которым он хвалится. «Лакосты» я передал своей дочери», — говорит он, склоняя марку любимой им одежды, как название какого-нибудь предмета. Он не знает, что представители привилегированного класса не носят больше «Лакост» с тех пор, как в нем стала щеголять «молодежь из пригорода». Если ему сказать — то, вероятно, это глубоко его заденет. Марка одежды — это показатель, благодаря которому люди относят себя к определенному сословию, нишу которого они намерены занять.

(Воспоминание об С, переодевающегося однажды вечером, гордо перечисляя со своим славянским акцентом каждый предмет одежды, который он одевал: рубашка от «Черутти», галстук от «Диор», брюки от «Сэн-Лорана», ремень от «Ланвено», и т. д. Словно части доспехов, торжественно надеваемые средневековым рыцарем. Под одеждой он носил белую майку и семейные трусы, согласно традиции стран восточной Европы.

Журналист распространяет результаты опроса общественного мнения: 42 процента опрошенных французов ответили, что «слишком много арабов», добавляя при этом, что все чаще и чаще можно услышать расистские высказывания. Фраза «слишком много арабов» — единственная по-настоящему запоминающаяся. Если заменить арабов на евреев, то можно заметить, что различие между 1999 и 1939 годами не так уж и велико. Этот опрос, а также способ его подачи хитрым образом оправдывают расизм. В нашем сознании то, что является всего лишь общественным мнением, становится правдой.

НАТО решило вмешаться в урегулирование «сербского вопроса». Как обычно, впечатление того, что не знаешь, что законно, а что нет. И вот, вечером, я снова вижу Белград: большая площадь, кафе, полное посетителей, цыганские дети, бегающие от одного стола к другому, которых никто не прогоняет (патернализм, уверенность в своем превосходстве или же благодушие?).

Белград рано утром. Цепь автобусов, в которые поднимаются люди, знающие, что сегодня с ними воюют. У меня не осталось ни образов, ни воспоминаний, касающихся Косово.