В минуты самого острого страха я твердила себе, что лучше уйти подальше от этого жилища, от этой постели, от объятий этого юноши, чем ждать полного поражения. Мне хотелось убежать, прежде чем неприятель войдет в крепость, и я знала, кто враг: это была некая Агнесса, до конца непокорная и до конца проницательная.

Я спускалась не спеша... Боясь поскользнуться,- я цеплялась за стволы деревьев, росших по краю тропинки. И вдруг что-то до ужаса холодное, мокрое и мягкое упало мне на шею... Я вскрикнула... С куста, за который я ухватилась слишком энергично, сорвался кусок слежавшегося снега. Снег, попавший за воротник меховой куртки, уже таял на моей голой шее, проникал под одежду, стекал струйкой по спине, леденил меня до костей.

Тот незначительный запас мужества, который еще оставался у меня, разом испарился. Это уж было чересчур. На тропинке стояла сейчас маленькая девочка - взрослая Агнесса, и с ней судьба поступила слишком несправедливо. Край тропинки уже просох; она присела на откос.

Потом, закрыв лицо рукавицами, она громко заплакала.

4

Как-то в пятницу вечером я сказала Норману, когда он пришел домой ужинать:

- Дни совсем теплые, Норман. А мы еще не купались. Давайте проведем день в Лагуна Бич?

- О! У Фарришей? Охотно. Позвоните им, пожалуйста.

- Вовсе не обязательно ехать к ним. Лучше закажем номер в Ньюпорт-клаб. Там нам будет спокойнее.

- О, совсем как в медовый месяц, - добавил Норман с улыбкой.

Он направился в ванную и спросил меня по дороге!

- А что вы делали весь вечер?

Взглянув в его сторону и убедившись, что он стоит ко мне спиной, я ответила, пожалуй, немного громче, чем обычно:

- Убиралась.

В субботу на заре фордик увез нас в долину. Туман, сопровождавший зарождение нового дня, еще окутывал пространство между городом и последними уступами Сан-Бернардино Рейндж, мимо которых катила наша машина.

Когда мы проезжали через Хайлэнд, я заметила, что японец уже открывает цветочный ларек. Вдоль тротуара, прямо на газоне, он расставлял металлические ящики в водой, где покоились букеты.

- Остановите машину! - попросила я Нормана.

- Цветы? Вы хотите купить цветы? Кому?

- ...Да так, мне пришла в голову одна идея.

Я выбрала самые различные цветы и велела связать их в огромный сноп. Когда я вернулась со своей покупкой к машине, Норман не стал надо мною подшучивать, чего я опасалась, но удивленно заметил:

- Вы нынче утром, дорогая, какая-то странная.

- Странная, потому что люблю цветы?

- Нет, странная потому, что у вас сегодня нет обычного оптимистического вида.

Но, верный себе, не стал добиваться дальнейших объяснений. Я сказала:

- Давайте проедем мимо "Фронтона", ладно?

Норман промолчал, но, когда машина остановилась у виллы патрона, он просто сказал;

- В субботу он так рано не встает. И она тоже.

- Тем лучше, никто нас не заметит. Просто оставлю цветы и записочку.

И в самом деле, этот очаровательный домик был еще погружен в сон. Стоя на равном расстоянии от него и от машины, где ждал меня Норман, я мешкала, держа, в руках цветы. Я смотрела на "Фронтон". Неяркое утреннее солнце заливало его своим ласковым светом.

Вот именно здесь, после первой ночи любви, проведенной у Фарришей, мы с Норманом без слов, в силу естественного хода вещей почувствовали себя интимно близкими. Здесь мне было суждено судьбою начать свою женскую жизнь, провести неслыханно блаженный месяц. Здесь, наконец, "мой грех", как сказала бы наша семья, обернулся такими потоками света, таким здоровьем, такой чистотой, что ни разу я не могла обнаружить в нем ни прелести запретного плода, ни сладости краденого счастья.

Я глядела не отрываясь на этот домик, который всего несколько недель был моим. Никогда раньше он не казался мне таким милым. Фасад его, копировавший американские жилища начала девятнадцатого века, был выдержан в том стиле, который искусствоведы Соединенных Штатов слишком пышно именуют "греческим Ренессансом".

Но особенно меня поражало, и поразило в первый же день приезда, то, что привело меня и сейчас сюда с букетом цветов,- это узенький перистиль на высоком крыльце с четырьмя ионическими колоннами, увенчанный треугольным фронтоном. Человеку с живым воображением он напоминал склеп в виде чуть-чуть нелепого, но прелестного храма.

Здесь я и оставила свой цветочный сноп. Поднявшись на четыре ступеньки, я возложила букет на площадку перед закрытой дверью, порог которой переступили прошлым летом "мистер и миссис Келлог".

Однако Норман ничего мне не сказал, и во время всего остального пути до пляжа мы не открыли рта.

Пользуясь той свободой нравов, которая царит на тихоокеанских пляжах, я вышла из Ньюпорт-клаб в купальных трусиках и лифчике; за мной шел Норман в одних лишь плавках. На пляже еще не было так многолюдно, как летом. Несколько десятков boys и girls, столь же обнаженных, что и мы, играли на песке в мяч или принимали первые солнечные ванны. Мало кто рисковал войти в море. Норман кинулся в воду даже с каким-то восторгом и, очутившись среди волн, стал звать меня, уверяя, что совсем не холодно. Но я предпочла обождать полудня, когда станет теплее.

Я села на брезент, которым мы закрывали наш форд и который захватили с собой вместе с полотенцами, термосом и сэндвичами. Я не спускала с Нормана глаз. Он вышел на берег. Как и тогда, я увидела его словно отлакированное тело, возникавшее из океана, все в россыпи солнечных бликов, увидела, как шагнул он ко мне. Но на участке, разделявшем нас, трое юношей играли в бейсбол. И этого оказалось достаточно, чтобы я была забыта. Норман без приглашения встал четвертым, ловко перехватив на лету мяч, что восхитило игроков. С этим новым партнером получалась настоящая игра.

Самым ловким, самым сильным, самым умелым оказался Норман. Он делал с мячом просто чудеса. Мяч для игры в бейсбол ужасно тяжелый и жесткий, им ничего не стоит отбить себе руки, в чем я сама имела случай убедиться на практике, играя с Норманом, когда у него не было партнеров. Сейчас Норман загонял всех игроков. Они восторженно заявили, что он terrific* {ужасающий - англ.). Подошли девушки и тоже стали смотреть на Нормана, не щадившего своих сил.