- Да, да,- сказал господин Ладимировский, обращаясь к Фредериксу,действительно, и вера, и гусиные потроха, и мигрени...- И затем Лавинии шепотом:- Вы сошли с ума... Что вы врете? - И Анете: - Кстати, о мигрени... Вот и легка на помине,- и кивнул на жену.
Едва они уселись в сани, как он сказал:
- С кем вы это?.. Что это вы врете? - и схватил ее за локоть.- Ну что я вам сделал?
- Александр Владимирович,- произнесла она по складам,- я не должна была об этом говорить... Но таиться невыносимо... ведь правда?
- Ну что я вам сделал? - почти крикнул он.
- Господи,- сказала она,- отпустите мой локоть,- и заплакала.Простите меня...
- Я не понимаю, зачем вам врать? Что я вам сделал? - Тут он пуще сжал ее локоть.- Когда государь робко выразил вам свое расположение, вы оскорбились этим, а тут, значит, такая история... Значит, вот оно как... Зачем вы мне это все сказали?
- Ах, да отпустите же локоть, противно!
Дома они разбежались по своим углам. Случилось непоправимое. Одно слово перевернуло все. В полночь он вошел к ней без стука. Она сидела у окна, положив кулачки на колени. Господин Ладимировский был спокоен и сказал за-ученно:
- Теперь все должно перемениться. Медовый месяц давно миновал. Я отправляю вас в деревню...
Он долго дожидался ответа, собрался было выйти, хлопнув дверью, как вдруг она сказала так плавно, нараспев, низким своим, обволакивающим голосом:
- Вы меня не поняли. Я встречалась с этим человеком и я его люблю, при чем же здесь деревня?
- Ах, при чем? - по-дурацки выкрикнул он.- То есть как это при чем? Я все делаю ради вас, для вас, для вашей пользы! Разве я пекусь об себе? Покуда вы не научились мыслить как истинная супруга, я должен делать это за вас, это мой крест, мой долг, мое бремя; покуда вы неистовствуете, удовлетворяя свои прихоти, погрязаете в счастливом эгоизме, мните себя хозяйкой дома, я не сплю и поддерживаю вас под локотки, чтобы вы не свихнулись от азарта, не сломали бы себе шею... Разве я пекусь об себе!..И он выскочил из комнаты, хлопнув дверью.
Она продолжала сидеть, тупо уставившись в темное окно. Так прошел час, два, и опять он вошел без стука.
- Давайте сделаем вот что,- сказал он совсем спокойно, как будто ничего и не было.- Обдумаем все как следует...
- Хорошо,- неожиданно согласилась она.
- Не будем убивать друг друга, подождем, утро вечера мудреней, покуда гром не грянет... не плюй в колодец... Вы сейчас ложитесь, спите, а утром вам и думать об этом не захочется, ей-богу, вот вы увидите...
Едва он вышел, как она скинула с себя помятое визитное платье и юркнула под одеяло.
Несчастный скотовод, сотрясаемый гневом, поднял тем временем людей, велел запрягать сани, накинул шубу и помчался будить госпожу Тучкову.
"Что вы со мной сделали? Кого вы мне навязали? - намеревался крикнуть он ей.- Вы говорили, обещали, клялись. Вот цена вашим клятвам!" Но тут же подумал, что в голове юной фантазерки могло вспыхнуть что угодно и всему придавать значение - значит унижаться, уподобляться ей. Она встречалась... С кем? Да этого быть не может... С кем? С кем? Кто там? Какой?.. Мятлев?.. Вздор... Кто же еще? Никого... Невозможно. Бред... И как противно, мерзость. Скакать ночью по Петербургу... Мерзость. Что я ей сделал? Высечь, отправить в деревню, запереть, все врет, наврала с три короба, лгунья, пустомеля... Ее мать предупреждала... ее мать, мать, мать...
Грубость успокоила. Госпожа Тучкова оделась молниеносно, по-солдатски. Хотя статский советник успел за дорогу несколько поостыть, интуиция подсказала ему, что открывать этого не следует, а, напротив, обрушить на полячку свое несчастье, пусть спасает, пусть сама...
- Да вы ослышались! - крикнула госпожа Тучкова в ужасе.- Как это было? Где? Что она сказала?.. Она что, так и сказала?.. Возьмите себя в руки. Это вздор...
- Это вы возьмите себя в руки, сударыня. Я что?..
Почти загнав рысаков, они летели к проклятому дому на Знаменской, к дому, так тщательно и любовно разукрашенному, задрапированному, обставленному, обогретому и не принесшему счастья. Они летели, полагая каждый про себя, что Лавинии давно и след простыл и она сама летит в эту минуту в наемном экипаже черт знает куда, в пропасть, в бесчестье, в позор...
- Она совсем дитя, боже милостивый,- воскликнула госпожа Тучкова с плохо скрытым сомнением.
- Вот этого я и боюсь,- сказал статский советник, стараясь не верить самому себе.
- Но я вас предупреждала о ее фантазиях. Вольно ж вам полагать, что она могла и в самом деле... что она и вправду с кем-то...- сказала колдунья с плохо скрытой неуверенностью.
- Да я ведь этого не думаю,- откликнулся господин Ладимировский, не веря самому себе.
Лавиния проснулась, увидела возле кровати два застывших знакомых скорбных силуэта и все тотчас вспомнила. Ей вдруг стало жаль их. И себя. И она вдруг подумала о том, что ничего изменить нельзя, что они с Мятлевым несоединимы и это судьба. Необходимо вмешательство высших сил. Да где они, высшие силы?
- Лавиния,- сказала мать,- дитя, что это вы нафантазировали? Всех переполошили. Александр Владимирович не в себе от вашей выходки.
...Затем Лавиния подумала, что если бы даже высшие силы и вмешались бы и все закрутилось по их предначертанию, то все равно у нее у самой не хватило бы сил карабкаться на эту отвесную скалу. Что высшие силы? Красивое понятие, да и только, вот что они такое. Может быть, твои тонкие ручки с тонкими окровавленными пальчиками и выдержали бы все это, да высшим силам не до наших глупостей, не до нашего баловства. "Какая же это фантазия?думал меж тем господин Ла димировский, с изумлением и отчаянием остановив свой взор на отрешенном лице юной своей погубительницы.- Нет, это не фантазия никакая, и это лицо - не лицо фантазерки...- И тут на ум ему не могли прийти ни Гейнсборо, ни Рокотов и ни Левицкий, когда он пытался понять это лицо, такое спокойное, слегка скуластое и отрешенное от его супружеских сомнений.- А если ж это и фантазия, то она у нее давняя, слишком давняя, чтобы можно было ее остудить..." - Я думаю, что нам лучше уехать, проветриться,- сказал он,- да ничего ведь и не было, так, пустяки одни... И госпожа Тучкова засмеялась в ответ облегченно, то- есть делая вид, что все уже позади, ибо над постелью дочери ей вспомнилось не что-нибудь утешительное, а лишь единственное: маленькая Лавиния в чьем-то неприглядном армячке убегает по глубокому снегу куда-то упрямо, вытянув длинную шейку, непреклонно, словно пчелка на мёд, и затем получает по щекам, но все повторяется снова, и молодой в те времена князь Мятлев, о котором говорят черт знает что, и есть тот мед, а неистовая пчелка все летит, летит, зная, что будет бита, заперта в комнате... Да, да, она летит и летит...