- Вполне,- рассмеялся Мятлев.- Вы меня утешили. Я восхищен вами.
В значительном отдалении мелькнул белый парус, усеянный пунцовыми розами. Мелькнул и скрылся.
- Вы знакомы с юной Ладимировской? Не правда ли, хороша?
- Нет,- испугался Мятлев,- нет, не знаком... А что?
- Ах, просто маленькая сплетня,- сказала Анета профессионально.Государь обратил на нее внимание, и cpaзy же вслед за этим (а это ни от кого не укрылось) граф Алексей Федорович танцевал с юной обольстительницей...
- Это произошло, видимо, до моего прихода,- заторопился Мятлев и покраснел.
- ...а вы знаете, о чем говорит граф Алексей Федорович в подобных случаях?
- Нет,- сказал Мятлев, бездарно разыгрывая равнодушие,- впрочем, догадываюсь...
- Вот именно,- засмеялась Анета.- О, ничего непристойного, напротив... но зато настойчиво-то как! О...
"Не может быть,- подумал Мятлев, холодея,- неужели опять? - И ему показалось, что мир обезлюдел, что он, Мятлев, в своих беспомощных очках стоит на краю пропасти, а по ту ее сторону - Он, и на нем Измайловский мундир, и никого вокруг, лишь они двое в этом мире, и наступила пора последнего единоборства.- Эту я ему не отдам..."
- Анета,- проговорил он срывающимся шепотом,- мне необходима ваша помощь...- и рассказал ей все.
- Бедный Сереженька,- сказала она участливо.- Ах, какой притворщик... Я попытаюсь что-нибудь предпринять, я надеюсь, это мне удастся... Но я должна вас утешить: Ладимировские уехали, судя по всему, а это значит, что граф Алексей Федорович был недостаточно красноречив. Уж вы поверьте... Хотя это вовсе не значит, что заманчивое предложение не повторится...
Мятлев вновь покраснел. Мысли сбивались.
- Я должен этому помешать,- сказал он неожиданно тоненьким голоском, захлебываясь,- никто не может... в конце концов...- и покинул удрученную Анету.
Лавинии нигде не было, это его несколько охладило. Он вернулся в зал. Все казались погруженными в молочный туман, даже Николай Павлович, затянутый в мундир и как ни в чем не бывало беседующий с каким-то расфранченным посланником.
Внезапно рядом с Мятлевым кто-то произнес ликующим жирным басом:
- Подумать только, красотка Ладимировская могла бы быть и несговорчивее...
Незнакомый конногвардеец беседовал в своем кругу, и он намеревался продолжить свою речь, но не успел и только ахнул, ибо локоть Мятлева врезался в его поясницу.
- Князь,- всхлипнул конногвардеец,- что с вами?
- Вы отдавили мне ногу, сударь,- спокойно сказал Мятлев, слегка поклонившись.
- Вам, может быть, не понравилось сказанное мною о госпоже Ладимировской?
- Я не знаю этой дамы,- отрезал Мятлев.
- Тогда примите мои извинения! - пробасил конногвардеец, распаляясь.
- Не принимаю...
На следующее утро и произошла та самая дуэль, с которой я начал свои воспоминания.
Шли дни. По слухам, Ладимировскке покинули Петербург, однако Мятлев, проносясь однажды на бешеной скорости в своей коляске по Знаменской, успел заметить у подъезда их дома знаменитых рысаков и самого действительного статского советника, вылезающего из экипажа. Его начало беспокоить и пугать молчание Лавинии, а главное, Анеты, но баронесса Фредерикс не забыла своего обещания. В ноябре пришло от нее надушенное письмо в голубом конверте. "...Любезный Сереженька, будьте внимательны к тому, что я, хоть и с некоторым запозданием, тороплюсь Вам со общить. Я уезжала, и наше дело несколько затянулось, однако мне удалось завязать отношения с Вашей очарователь ной полячкой, и это оказалось делом более легким, чем я предполагала. Пусть это Вас утешает. Супруги уже несколько раз были в моем доме. Хотя барон и морщится при виде обладателя несметных голов скота, но премиленько терпит. Он все знает и из любви ко мне и уважения к Вам (и старой дружбы!) готов терпеть сколько угодно. Ваша Л. держит себя великолепно, и я протежирую ей не только из участия и к Вам (поверьте), но из симпатии к ней. Так вот, она держится великолепно, а ее супруг, бедняжка, заискивает перед бароном, что очень заметно.
Теперь о главном. Ваша пассия заедет ко мне в первой половине дня и одна! Мне удалось вырвать у владельца призовых рысаков такое обещание. Он был не слишком рад этому обстоятельству, но спорить со мной не посмел. "Отчего ж ей к нам не приехать?- сказал барон по-семейному.- Женщинам нужно иногда пошушукаться..." - "Я ничего не имею против,- ответил супруг с кислой улыбкой,- бывать у вас в доме - большая честь..." Мы договорились на четверг, на одиннадцать. Надеюсь, Вы здоровы и сможете пошушукаться тоже.
Как это все будет? Вам следует приехать раньше, ну, хоть за полчаса, это важно. И еще - я не исключаю того, что наш обладатель земель в Малороссии (если судить по его кислому согласию отпустить жену одну) либо пошлет все- таки с нею лакея или горничную под каким-нибудь удобным предлогом, либо, что опаснее, поручит одному из своих пастухов понаблюдать за домом. Я не хочу плохо думать о людях, но любовь, как известно, серьезней политики, так что не мешает все предусмотреть и поостеречься. Иначе представьте себе, как это все может выглядеть! Вы лихо подкатываете к дому, а уже все известно! Поэтому, мой дорогой друг, не заезжайте с Итальянской ни в коем случае. Оставьте коляску на Невском и прогуляйтесь по Садовой до красной свежевыкрашенной калитки. Вас будут ждать... И еще - вы совершенно напрасно сокрушаетесь, что бедная Лавиния в полном отчаянии. Она не в пример Вам спокойна, решительна (особенно когда уверилась в моем участии) и, что самое важное, любит Вас не на шутку, а это надежнее, чем крепкие кулаки, зычный бас или высокий чин..."
Мятлева это письмо очень вдохновило.
57
"...Сил нет все это терпеть. А тут еще я, застудив шею, пролежал дома с припарками в страшных мучениях, но и на одре своем беспрестанно слышал о всяких похождениях этого человека, что не способствовало скорейшему выздоровлению моему.
Уж не французский ли он шпион, что ему так все у нас отвратительно? Ведь, посудите сами, его один внешний вид чего стоит, уж я не говорю о поступках, о женщинах, которых он погубил с легкостью, котбрые могли бы в других руках быть примерными матерями...