Так я думал, а враги лезли по окопам,

Как ползут на свежий труп черви плотным скопом.

Свет померк в моих глазах. Слезы утирая,

Слышал я - мой генерал шепчет мне, взирая

Вдаль в подзорную трубу с моего оплечья

На редут, где близилась роковая встреча.

Наконец он молвил: - Все! - Из-под трубки зоркой

Несколько упало слез. - Друг! - он молвил горько;

Зорче стекол юный взор, посмотри, там - с краю

Не Ордон ли? Ведь его знаешь ты? - О, знаю!

Среди пушек он стоял, командуя ими.

Пусть он скрыт - я разыщу спрятанного в дыме.

В дымных клубах видел я, как мелькала часто

Смелая его рука, поднятая властно.

Вот, как молния из туч вырваться стремится,

Ею машет он, грозит, в ней фитиль дымится.

Вот он схвачен, нет, в окоп прыгнул, чтоб не сдаться...~

Генерал сказал: - Добро! Он живым не дастся!

Вдруг сверкнуло. Тишина... И - раскат стогромый!

Гору вырванной земли поднял взрыв огромный.

Пунцси подскочили вверх и, как после залпа,

Откатились. Фитили от толчков внезапных

Не попали по местам. Хлынул дым кипучий

Прямо к нам и окружил нас тяжелой тучей.

Вкруг не видно ничего. Только вспышки взрывов...

Дождь песка опал. Редел дым неторопливо.

На редут я посмотрел: валы, палисады,

Пушки, горсточки солдат и врагов отряды

Все исчезло, словно сон. Всех похоронила

Эта груда праха, как братская могила.

Защищавшиеся там с нападавшим вместе

Заключили вечный мир, в первый раз - по чести.

И пускай московский царь мертвым встать прикажет

Души русские царю наотрез откажут.

Сколько там имен и тел, взрывом погребенных!

Где их души? Знаю лишь, где душа Ордона.

Он - окопный праведник! Подвиг разрушенья

В правом деле свят, как свят подвиг сотворенья!

Бог сказал: "Да будет!", бог скажет и: "Да сгинет!"

Если вера с вольностью этот мир покинет,

Если землю деспотизм и гордыня злая,

Как редут Ордона, всю займут, затопляя,

Победителей казня, их мольбам не внемля,

Бог, как свой редут Ордон, взорвет свою землю.

[23 июня 1832 г.]

[ПЕСНЬ СОЛДАТА]

Дай-ка горницу другую,

В той не спится до зари!

В окна видно мостовую,

Мимо скачут почтари;

Режет по сердцу, не скрою,

Звук рожка в тиши ночной,

Как сигнал: "По коням! К бою!.."

До утра я сам не свой.

Чуть сомкнутся веки, снова

Снятся кони у костров,

Знамя, крики часового,

Песни наших храбрецов.

Сразу сон с меня сгоняет

Мой капрал. Уже заря.

Он в плечо меня толкает:

"Встать! К оружью! На царя!"

Встал. Эх, прусская граница!..

Лучше б холод, голод, грязь,

Спать, в трясину погрузясь,

Только б в Польше очутиться!

Там я не проспал бы ночи,

Лишь бы поскорей капрал,

В спину стукнув что есть мочи,

"Встать! К оружью!" - закричал.

[Лето 1832 г.]

ЛИСА И КОЗЕЛ

Уже с гусыней поздоровалась лиса,

Но - бедная - прыжка не рассчитала

И в сруб колодезный упала...

Что говорить - прыжок не удался!

Хоть сруб - сооружение простое,

Не выскочить оттуда ни за что ей

Для лисьих ног

Весьма высок порог!

Так отшлифован он - до полного скольженья!

Безвыходное, скажем, положенье!

Другой бы зверь, не столь смышленый,

Метался бы, как в клетке, разъяренный,

И стал о стенки головою биться.

Но, как известно всем, не такова лисица

И на других зверей нисколько не похожа!

Отчаянье - всегда источник зла.

Лиса взглянула вверх и - что же?

Увидела почтенного козла,

Недвижно, с любопытством грубым

Стоящего над срубом.

Тотчас же, морду опустив на дно,

Зачмокала лиса с притворным наслажденьем:

"Водица - упоение одно!

Такой - клянусь - я не пила с рожденья!

И так чиста, что жаль к ней прикоснуться!

Ах, так и тянет всю ополоснуться,

Да вот печаль

Мутить такую воду жаль!

Ну, и вода!"

Козел, пришедший за водой сюда,

"Эй! - крикнул сверху, - рыжая ты шуба!

Подальше прочь от сруба!"

И прыгнул вниз... Лисица - на козла,

С рогов - на сруб, - и ноги унесла!

[1832]

ТРОЙКА

Антоний - наш поэт, в Литве весьма известный,

Владел когда-то тройкою чудесной.

Тех добрых лошадей запомнил наш Парнас,

Я вмиг нарисовать сумел бы тройку эту.

И вот недавно за столом,

Ведя беседу о былом,

Вопрос я задал моему поэту:

- Что с ними сталось? Где они сейчас?

Он мне в ответ:

- И сам я не пойму,

Какая тайна тут сокрыта.

Их всех держали на одном корму,

Конюшня не узка, приличное корыто.

Чего бы им еще? Но через год они

Дошли между собой до форменной грызни...

Что делать? И вздохнувши тяжко,

Решил я врозь продать их всех,

Но угодили, как на грех,

Они в одну кацапскую упряжку!

И вот лишь тройка в путь - у них раздор опять.

- Эй, ваше хохлородие! Молчать!

Так говорит хохлу потомок гордый Леха.

Мазур примерно отвечает так:

- Ты, мол, хоть шляхтич, а дурак.

Огрею, будет не до смеха!

Ну, а козацкий конь, от ног до головы

Весь в мыле, так им ржет:

- Эй, вы!

Ты, шляхтич, ты, мужичья кляча,

Когда приедем мы и станем по местам,

Я и тому и этому задам! - А те в ответ:

- Получишь сдачи!

Кацапу-ямщику их ссоры нипочем,

Он стеганул хохловича бичом,

Мазура он огрел, и Леха шлепнул люто,,

И дело повернул так круто,

Что тройка к станции пришла в одну минуту!

А сам Кацап, добром закончив путь,

Засыпал им овса и дал им отдохнуть.

Какой же вывод здесь? Нетрудно разобраться:

Дерутся за едой, а под кнутом мирятся.

1832

ХОРЕК НА ВЫБОРАХ

Однажды после пораженья

В зверином войске началось смятенье.

Совет собрался в штабе. На совете

Скандал, какой и не бывал на свете.

Поднялся там неугомонный вой,

Доволен каждый лишь самим собой,

Других, а не себя, считая бед виною.

Лишь одного хорька оставили в покое.

В правительстве хорек не заседал

И сроду никогда не воевал,

Так что политикой себя не запятнал.

И, этим горд, он записался в пренья:

"Позвольте высказать свои соображенья!

Чем объяснить нам бедствия такие?

Не тем ли, что вождя у нас доселе нет?