- Наше поражение чувствительно ослабило партию Асси.

- Партии Асси больше не существует.

- Как это?

В своем смущении он спросил без околичностей:

- Ваша светлость не хотите больше давать денег?

Она ответила еще короче:

- Нет.

Она вошла в салон. Тамбурини бросился за ней.

- Вы не обдумали этого, герцогиня. Что вы бросаете свое дело, - это жаль, но меня не касается... Но у вас есть обязанности. Или вы будете отрицать, что у вас есть обязанности перед бедняками, поднявшими восстание?

- Я не признаю за собой никаких обязанностей, к тому же у меня нет лишних денег.

- Теперь, когда ваше имущество возвращено вам!

- Я скажу вам кое-что: вы получили достаточно. Мне нужны теперь миллионы, чтобы воздвигнуть дворец, купить статуи и заказать много-много картин.

Тамбурини попеременно негодовал и сокрушался.

- Конечно, вы не обдумали этого. Далматские монастыри ради вас возбуждали народ против правительства, теперь им грозит закрытие. Тысячи крестьян разорены или погибли - за вас, герцогиня!

- Не за меня. Каждый хотел стать счастливее, и если за это понятное стремление они еще получили от меня на чай, то умолчим об этом. О монахах я вообще не говорю, они чересчур обогатились. Пожалуйста, не притворяйтесь, монсиньор, что мы не знаем исхода этой борьбы за свободу. Один господин, по имени Пизелли, получил слишком много; другой, по имени Тамбурини, по его мнению, получил пока слишком мало - вот и все. Какое это имеет отношение ко мне?

- Какое отношение это имеет к вам? - воскликнул Тамбурини, грозный от смущения. - Все те жертвы, которых вы потребовали, тысячи, которые истекли кровью за вас, тысячи, которым предстоит рабство, и их жены и дети, умирающие с голоду вместе с ними, - вы дадите погибнуть всем им?

- Они уже погибли, а если нет, то все равно, что погибли. Картины же, которые ждут меня, существа незаменимые. Я не имею права забыть их и дать им погибнуть в тени небытия. Бессмысленная и бесцельная жизнь нескольких тысяч человек нам обоим - будем честны! - совершенно безразлична.

- Нет! Apage!

Священник крикнул это громовым голосом. Он оперся левой рукой о стол и, заклиная, простер руку по направлению к кощунствующей. Его выпрямившаяся фигура, черная, широкая, угловатая и желчное, костлявое и властное лицо застыли в нравственном возмущении.

Герцогиня с интересом смотрела на него.

- Я готова была счесть вас лицемером, монсиньор. Поздравляю вас с вашей честностью.

И она вышла из комнаты.