Каждое из её нападений произошло тогда, когда я стоял у окна и по той или иной причине трогал его. А во время третьего и последнего безобразного случая я разговаривал через окно с кем-то, кто находился на тротуаре под окном.

Мне, пожалуй, повезло, что Кико меня не убила, ибо я слишком долго не обращал внимания на признаки опасности. До того я считал, что порванное веко у меня- это случайность, полагая, что она просто потеряла равновесие и хваталась лапами непреднамеренно. В следующий раз я закрыл глаза руками, и в результате у меня теперь такие травмы, которые никогда не пройдут, так как зубы у неё - просто какой-то режущий инструмент с острыми как бритва краями. Я и на этот раз простил её, рассудив, что она приняла мои движения за признаки нападения. В следующий раз я закрыл лицо локтями, а не руками, Кико потеряла равновесие и упала на пол.

Мне показалось, что она сердито бросается мне на ноги, но практически ничего не почувствовал, и только позже я чуть ли не с ужасом заметил, что стою в большой, всё время расширяющейся луже крови. Я знал, что ничего, кроме артерии не может вызвать такое невероятное кровотечение. Кое-как я выбрался из комнаты и бросился в ванную, оставляя за собой кровавый след, какой можно увидеть лишь на бойне.

Там я выяснил, что большеберцовая артерия торчит у меня из лодыжки как окурок, а кровь фонтанирует оттуда чуть ли не на полметра. Я намочил платок и попытался наложить жгут, но тут же совсем позабыл, какое место надо зажимать. Через несколько минут бесплодных попыток я прикинул, что потерял уже почти литр крови и потратил ещё несколько секунд, пытаясь высчитать, как скоро потеряю сознание, так как уже почувствовал в теле слабость и меня стало покачивать. Я посчитал, что при такой потере крови у меня остаётся что-то около пяти минут, и стал искать какую-нибудь тесёмку, чтобы перевязать артерию, как вдруг у меня перед глазами отчётливо возникла большая схема, где венозная система была обозначена красным цветом, а артериальная- синим. Большеберцовая артерия, конечно же, выходит на поверхность только в паху. Я наложил турникет и, закурив сигарету, стал размышлять о Кико. Психоанализ лемура, как я понял, вызовет непреодолимые проблемы. Так что теперь она находится в просторной клетке с тремя другими такими же лемурами в честерском зоопарке. Она всё ещё принадлежит мне, я как-то всё надеялся, что у неё появится потомство, и я смогу воспитывать её детёныша, не травмированного прежде. Но теперь считаю, что, хоть у лемуров и есть общий предок с человеком, выбирать их себе в друзья надо так же тщательно, как и людей.

После Кико у меня был Буш-Бейби, который, кроме вводящего всех в заблуждение леденящего кровь крика, раздававшегося по ночам в сонных каменных джунглях Челси, отличался лишь тем, что был страшно скучен. Его любимые занятия, к тому же, проходили в уединении, и от них приходилось краснеть. Позднее, когда он переехал к менее привередливым хозяевам, мне предложили ещё одного с весьма любопытным, но и очень подходящим именем "Хичкок". Хоть его так назвали по фамилии бывших владельцев, напоминание было весьма красноречивым, и я отказался.

Я не стал пробовать других животных, так как, во всяком случае, ни у кого из этих существ не было ничего общего с Камусфеарной. Вместо этого я приобрёл себе чертову дюжину маленьких блестящих тропических птичек, которые свободно летали у меня по гостиной. Они оказались гораздо более чистоплотными и менее опасными, чем Кико.

Если Камусфеарне явно не хватало одного очевидного признака романтичности, так это захоронённого сокровища, не символического клада, а настоящих сверкающих монет в тайнике. Теперь же, к сожалению, во время моего отсутствия и эта мечта сбылась. Двое лесных рабочих, копавших канаву на склоне за домом, наткнулись на небольшой клад монет, то ли спрятанный, то ли брошенный кем-то вместе с остатками шкуры, в которую они были когда-то завёрнуты. Большей частью это были монеты ХVI века: Марии Тюдор, Филиппа и Мэри, Елизаветы и Якова I, а одна, самая большая, была талером Фридриха Ульриха, герцога браунсвикского и люнебургского.

То были, вероятно, сбережения какого-либо рыцаря или наёмника, который подобно многим шотландцам, предоставил свой меч и храбрость в услужение иностранным военачальникам. Клад, если только это был клад, а не просто поспешно припрятанный мешочек, когда враг уже был рядом, должно быть, так и остался его собственной тайной. И погиб ли он в битве за какую-либо дальнюю землю или в жестокой, зверской стычке клановой войны- неизвестно, но так или иначе сокровище оставалось нетронутым в течение более трёх веков.

Ранней весной следующего года я снова решил вернуться в Камусфеарну. Там-то, в холодную, ясную погоду на фоне сияющего пейзажа, который давно уже стал мне родным, я снова ощутил отголоски той пустоты, которую испытал, когда убили Миджа. Вначале смутно, затем ясно и отчетливо возникла мысль о том, что это место несовершенно без выдры, что у Миджа должен быть преемник, что, в конце концов, в Камусфеарне всегда должна быть выдра до тех пор, пока я живу в этом доме.

Приняв, наконец, решение, я обратил всё своё внимание на эту цель. Так как у меня в памяти ещё были свежи воспоминания о рабской зависимости от Миджа, я сначала написал своим друзьям в зоологических кругах, которые раньше предлагали мне смотрителя для выдры, а затем стал систематически осматривать все закоулки побережья вверх и вниз от Камусфеарны. Одна гряда островков, уходящих в залив от Камусфеарны, называется островом выдр, и на них есть нагромождение больших валунов, образующих целую систему низких пещер, где часто бывают выдры. Ещё до того, как я увлёкся выдрами, я видел там выводок щенков. Однако теперь, хотя некоторые из внутренних палат были приведены в порядок, и там даже были свежие постели, не было никаких признаков молодняка, а общественным отхожим местом пользовались очень мало. У каждой норы выдр есть такое отхожее место, а экскремент (который называется "помётом" и не имеет противного запаха, так как состоит целиком из перемолотых рыбьих костей, или же как в случае с выдрами, живущими на побережье, из остатков скорлупы крабов) нередко образует пирамидальную горку. Я, помнится, видел на самой вершине её, в то лето, когда на острове выдр были детёныши, малюсенькую горошину помёта, отложить которую крошечному щенку удалось, должно быть, лишь совершив неимоверный акробатический трюк.