Дидерих расплескал свое шампанское - так порывисто он оглянулся. Неужели Наполеон Фишер со своими единомышленниками ворвался сюда?.. Бук беззвучно от души хохотал.

- Не поймите меня буквально, я имел в виду тех безмолвных людей, что запечатлены на этих стенах. Почему у них такие веселые лица? Что дает им право легким шагом ступать по дорогам, усеянным цветами, и наслаждаться гармонией? О друзья! - Бук поднял бокал, глядя через головы танцующих на фрески. - О вы, друзья человечества и прекрасного будущего, люди широкой души, чуждые мрачному эгоизму националистического союза сородичей! О вы, души, объемлющие мир, вернитесь! Даже среди нас найдутся еще люди, которые ждут вас!

Он выпил свое вино. Дидерих с презрением заметил, что он плачет. Впрочем, Бук тут же лукаво прищурился.

- А вы, нынешнее поколение, наверное, и не знаете, что это за шарф повязан через плечо у старого бургомистра, так светло улыбающегося вон там, на заднем плане, среди должностных лиц и пастушек? Краски шарфа поблекли; вы, конечно, воображаете, что это ваши национальные цвета? Нет, это цвета французской триколоры{301}, трехцветного знамени. Новое в то время, оно не было знаменем одной страны, это были цвета зари, встававшей над всем человечеством. Носить эти цвета считалось доказательством наиболее благородных убеждений, или, как сказали бы вы, - строго корректных. Ваше здоровье!

Но Дидерих незаметно отодвинулся вместе со стулом и опасливо озирался по сторонам, не слышит ли кто эти речи.

- Вы пьяны, - пробормотал он и, чтобы спасти положение, крикнул: Господин Розе, еще бутылку! - Он выпрямился и важно посмотрел на Бука. - Вы, по-видимому, забыли, что потом был Бисмарк!

- И не он один, - сказал Бук. - Европу со всех сторон загоняли в национальные теснины. Допустим, такое явление было неизбежно. Допустим, за тесниной открывались обетованные просторы... Но вы-то разве следовали за вашим Бисмарком, пока он был прав? Нет, он силком тащил вас за собой{301}, вы роптали на него. А теперь, когда вам следовало бы пойти дальше, чем пошел он, вы цепляетесь за его бессильную тень. Ибо обмен веществ у вас, националистов, совершается до отчаяния медленно. Пока вы смекнули, что перед вами великий человек, он уже перестал быть великим.

- Вы еще узнаете его! - посулил Дидерих. - Кровь и железо были и остаются самым действенным методом лечения! Сила выше права!{301} - Возвещая этот символ веры, он весь побагровел.

Но и Бук разгорячился.

- Сила! Власть! Власть нельзя вечно носить на острие штыка, словно колбасу на вертеле. В наши дни единственная реальная сила - это мир! Разыгрывайте комедию насилия! Бряцайте оружием перед воображаемыми врагами, внешними и внутренними. К счастью, вам не дано свершать!

- Не дано! - Дидерих пыхтел так, точно изо всех сил раздувал огонь. Его величество кайзер сказал{302}: "Уж лучше пусть лягут костьми все восемнадцать армейских корпусов и сорок два миллиона жителей..."

- "Ибо, где реет германский орел{302}..." - воскликнул Бук с неожиданным пылом, и еще неистовей: "Никаких парламентских резолюций; армия - вот наш единственный оплот".

- "Вы призваны прежде всего оборонять меня от внешних и внутренних врагов!" - не отставал Дидерих.

- "Защищать от шайки изменников!" - орал Бук. - "Кучка людей..."

- "Недостойная называться немцами!" - подхватил Дидерих.

И оба хором:

- "Будь то отец родной или брат - расстреливать!"

Шум, поднятый ими, привлек внимание танцоров, заходивших в буфет промочить горло. Они позвали своих дам полюбоваться зрелищем героического опьянения. Даже заядлые картежники и те вставали из-за ломберных столов и заглядывали в буфет. Все с любопытством наблюдали за Дидерихом и его собутыльником; а они, раскачиваясь на стульях, судорожно уцепившись за край стола, с остекленелыми глазами и оскаленными зубами орали друг другу в лицо:

- "...врага, и это мой враг".

- "В стране есть лишь один властелин, второго я не потерплю!"

- "Я могу быть очень суров!"

Оба старались перекричать друг друга.

- "Ложная гуманность!"

- "Не помнящие родства бродяги - враги божественного миропорядка!"

- "Должны быть вырваны с корнем!"

В стену полетела бутылка.

- "Растопчу!"

- "Германский прах!.. С ночных туфель!.. Дни славы!.."

В это мгновение сквозь толпу зрителей ощупью пробралась девушка с завязанными глазами: это была Густа Даймхен. Ей полагалось таким образом найти себе кавалера. Она остановилась за спиной Дидериха, ощупала его и хотела увлечь за собой. Но он уперся, грозно повторяя: "Дни славы!" Она сдернула с глаз повязку, с ужасом посмотрела на него и позвала Магду и Эмми. Бук тоже понял, что, видимо, пора уходить. Незаметно поддерживая приятеля, он подталкивал его к выходу, но в дверях Дидерих все же еще раз повернулся к танцующей, глазеющей толпе и, хотя уже не способен был метать молнии остекленевшими глазами, крикнул, властно выпрямившись:

- "Растопчу!"

Тут его свели вниз и усадили в карету.

На следующий день Дидерих встал в двенадцатом часу с отчаянной головной болью и, выйдя в столовую, очень удивился, когда Эмми тотчас же с возмущенным видом покинула комнату. Но как только Магда осторожно намекнула ему на некоторые подробности его вчерашнего поведения, он сразу сообразил, в чем дело.

- Неужели я это сделал? И при дамах? Существует много возможностей выказать себя истинным немцем. Но для дам приходится изыскивать особые... В таких случаях, разумеется, следует срочно самым чистосердечным и корректным образом загладить свою вину.

Хотя Дидерих с трудом глядел на свет божий, он все же твердо знал, что надо сделать. Пока ждали парадную пароконную карету, за которой послали, он облачился в сюртук, повязал белый галстук и надел цилиндр; садясь, вручил кучеру составленный Магдой список и отправился в путь. Повсюду он спрашивал дам - некоторых даже вспугнул из-за стола и, не вполне отдавая себе отчет, кто перед ним - фрау Гарниш, фрау Даймхен или фрау Тиц, - произносил осипшим с перепоя голосом:

- В присутствии дам... Признаю... Как истинный немец... Самым чистосердечным и корректным образом...