– Леди Одрис очень стесняется незнакомцев – объяснил я. – Милорд, король расскажет вам, как ее специально звали, когда он сам приезжал в Джернейв. Я уверен, что оказанный вам прием не является следствием недовольства. Просто сэр Оливер – резкий человек. И, не впустив ваши войска, он придерживался старых традиций.

Я сказал это мягко и с отвращением подумал, что когда-нибудь научусь быть придворным. Я наговорил целую кучу неправды, однако ни разу не солгал. Я не знаю, смягчил ли оскорбление, нанесенное гордости Валерана отношением сэра Оливера. Вообще я сомневаюсь, слушал ли меня сейчас Валеран. Он только задумчиво смотрел на меня, а потом, не ответив, повернулся к королю.

– В любом случае, милорд, – настаивал Валеран, – если у вас есть ключ к замку Джернейва, используйте его чаще, чтобы он легче открывался при необходимости.

Валеран был очень умный человек, однако, с другой стороны, он был довольно глуп. Я старался ровно относиться ко всем приближенным короля, но, вопреки моей воле, Валеран все-таки в конце концов стал моим врагом. Мне не нравилась ни его манера выражаться, ни сами его идеи. Но последнее замечание Валерана вызвало именно то решение короля, которого я так желал.

Стефан вздохнул и пожал плечами.

– Я не хочу терять тебя надолго, Бруно, – сказал он, – но даю тебе время, чтобы познакомить свою жену с сестрой. Возможно, если леди Мелюзина почувствует, что у нее снова есть семья, то ей легче будет справиться со своим горем. Бедняжка, добрая девушка! Я уверен, леди Одрис полюбит ее.

Картинг того, как Мелюзина с оскаленными зубами и ножом в руке бросилась к моему горлу, живо встала в моей памяти, и я снова вынужден был кусать губы, чтобы не рассмеяться над королевским описанием Мелюзины. Конечно, Одрис не полюбит Мелюзину, если узнает, что она пыталась убить меня (но она об этом не узнает). Однако Одрис скорее полюбит Мелюзину за ее сильный дух, чем за то, что она бедная добрая девушка. Я брал Мелюзину с собой не для того, чтобы стало легче ее «бедному» сердцу, а для возвращения ее земель… Потом я вдруг понял, как мне заставить Мелюзину хорошо себя вести на всем протяжении пути и проверить, действительно ли она просто хочет вернуть себе земли, или, как опасалась королева, вынашивает в сердце мятеж.

ГЛАВА 10

Мелюзина

Вряд ли можно было уснуть после попытки убить своего мужа, делившего со мной постель. Впрочем, я и не думала о сне, поскольку не слишком верила, что Бруно не попытается отомстить за содеянное мной. И кроме того, я была страшно разозлена его равнодушием ко мне. Я знала, что мужчины желали меня. Многие сватались. Папа рассказывал мне, что некоторые предпочитали просто его дружбу всякому приданому. А этот грубиян, взявший меня в жены, посчитал в порядке вещей презреть правом на мое тело. И все же я уснула, глубоко и быстро, не успев вполне насладиться своими гневом и ненавистью.

Что еще более удивительно, у меня не было тяжелых снов. Мне снился Улль и мое обещание вернуться, которое я давала с таким спокойствием. Первой же моей мыслью по пробуждении было разобраться, в чьей кровати я сплю. Я вовсе не хочу сказать, что мой рассудок вновь помрачился во сне. Я совершенно ясно помнила, где была и что случилось, но в огромных кроватях с роскошными перинами и занавесями спишь не всякую ночь; такая роскошная кровать смогла бы составить целое приданое дочери какого-нибудь обнищавшего рыцаря. Я вспомнила, что и Бруно был беден. Откуда же взялась эта огромная кровать, гораздо лучше тех, которые служили моим матери и отцу? Ну конечно, подарок короля или королевы – видно, Бруно не лгал, что был фаворитом.

Затем до меня дошло, что я в постели одна. Глупец, подумала я, как мне прикажете теперь одеться? Неужели ходить незашнурованной?.. Но прежде чем эта мысль оформилась до конца, я увидела сидевшую на моем сундуке молодую девушку, которая быстро поднялась и приблизилась к кровати. Худенькая, одетая почти в рубище, дрожа от робости, она, однако, заговорила на прекрасном французском, объясняя, что послана Бруно, чтобы помочь мне сегодня одеться.

– Но кто же ты – спросила я, понимая, что несмотря на знание языка, она не могла быть служанкой никакой придворной дамы. На это указывали уже ее лохмотья, а само обращение ко мне – почтительность, какую никогда не высказала бы горничная госпоже, которую все считают полоумной, – окончательно убедило меня в этом.

Она смутилась, а затем отрезала: – Бруно сказал, чтобы я говорила только правду. Так вот. Меня зовут Эдна, я – путана, но больше не могу продолжать свое ремесло. Надеюсь, вы не станете сердиться? Бруно пожалел меня и предложил мне эту работу. Он сказал, что вы проследите, чтобы меня накормили.

На мгновение я обомлела, не в состоянии вымолвить ни слова от переполнившей меня ярости. Но вид этой явно голодной девушки постепенно умерил мой гнев до любопытства, – И ты знаешь, как зашнуровывают приличное платье? – обратилась я к ней с самым незначащим вопросом из всех, бередивших мою голову.

– Да, сударыня. Я… служила в одном месте для господ, где надевали прекрасные платья.

– И Бруно спал с тобой? – таков был мой следующий вопрос. Я сама гораздо более удивилась сорвавшимся с языка словам, нежели эта девушка. Но какое мне дело до того, была ли она удивлена.

– Я спала с ним раз или два, – согласилась она, глядя в пол. – Но он не часто посещал то место, где я работала, разве что только с друзьями. Пожалуйста, не обижайте меня. Он говорил, что вас это не волнует…

Ее голос был довольно тверд, но дрожала она еще сильнее, на лице выступил пот. – Зачем мне обижать тебя? – спросила я. – Если бы я сердилась, то только на Бруно, и пострадал бы от этого он, а не ты. А пока, раз уж мне все равно нужна горничная, я воспользуюсь твоими услугами.

Говоря это, я посмотрела на ее руки. Я ожидала, что мне придется не только велеть ей вымыть их, но и объяснить, как это делается. Однако они были чистыми, а ногти аккуратно подстрижены. Ее лохмотья, хоть и покрытые несмываемыми пятнами, не издавали запаха. Я подумала о том, что показалось мне вначале неслыханным оскорблением – или невероятной глупостью, – и рассмеялась.

Эдна набралась смелости. – Мне помочь вам встать, сударыня? Вода для умывания готова. Вам принести кувшин?

– Да, кувшин. Встану я как-нибудь сама. Говорили мы немного. На мои вопросы я могла получить ответы только от самого Бруно. А может быть, подумала я, он не ожидал, что я начну задавать вопросы девушке. Возможно, супруге знатного дворянина не к лицу так поступать, а следует принимать как должное оказываемые услуги? Если бы я не задавала вопросов, то и не оскорбилась бы, ибо Эдна была хорошей горничной. И все же, раз Бруно велел ей говорить правду, значит, видимо, он хотел, чтобы я узнала, что она путана, притом используемая им в свое время.

Когда я вышла к завтраку в зал королевы, то все еще ломала голову по поводу Бруно и Эдны, как будто мне не хватало собственных проблем. Взволнованные голоса и радостное настроение женщин лишь стороной коснулись моего сознания. Затем я вдруг почувствовала на себе взгляд королевы и быстро подняла глаза. Наши взгляды встретились. Она улыбнулась мне и отвела свои глаза в сторону, но этого было достаточно, чтобы понять: оживленная беседа имеет какое-то касательство ко мне. Собирая на стол хлеб, сыр и вино, в течение нескольких минут я сложила из обрывков доносившихся разговоров, высказываний и восклицаний свое представление о главной новости: король Дэвид потерпел грандиозно-кровавое поражение в битве под местечком, которое называют Норталлертон.

Не знаю, что хотела увидеть королева на моем лице. Вряд ли там можно было найти что-нибудь, кроме пустого безразличия. Когда-то я отчетливо ощущала, что король Стефан – мой злейший враг, поскольку его посланник разозлил моего отца и вынудил его встать на тропу войны, приведшую к гибели и отца, и брата. Но свирепый гнев и полынная горечь моей печали, казалось, растаяли в бездне этих потерянных месяцев. Теперь передо мной не было объекта, заслуживающего ярой ненависти или вызывающего отчаянный страх. Не осталось в живых никого из тех, которых я любила, – и не было мне дела ни до какой битвы, чем бы она ни закончилась: победой или разгромом.