Искала ли она смерти? Может быть...
Алексей даже не заметил, как преодолели мост. Вот был левый берег, а вот стал правый. Вот рубились с серыми конкордийцами, а вот - с желтыми степняками. Рубиться стало труднее, но при этом степняки казались как бы уступчивее. Будто им, в отличие от конкордийцев, было куда отступать.
Или на что-то надеяться.
Бой шел нестройно, буйно - и лишь усилиями опытных десятников и сотников не превращался в неуправляемую свалку. Алексей видел и слышал, как командиры осаживают своих увлекшихся преследованием бойцов.
Что ж-он тоже как-то ухитрялся осаживать свою подопечную...
Неистовы в бою были гвардейцы. Не месть их вела и не ненависть, а что-то более глубинное. Восстановление чести?.. Может быть.
Два десятка степняков на рослых конях вдруг выскочили наперерез - будто бы ниоткуда. Гроза предупреждающе вскрикнула, но Алексей и сам успел увидеть их. Вскинуты короткие седельные луки, их держат горизонтально, а тетива натягивается лишь до плеча, и все равно на близких дистанциях это очень опасное оружие... стражники поднимают и сдвигают щиты, все это происходит страшно медленно... и Алексей видит, что стражники не успеют. Его новый незнакомый жеребец, на которого он сел час назад, оставив раненую старушку Мару, вдруг перестает слушаться колен и шпор и встает на дыбы - и в этот миг девушка Гроза толкает Отраду, толкает с такой силой, что та падает, выставив руки... почти падает, потому что ноги в стременах, и по-настоящему ей все равно не упасть. А стрелы вылетают и вонзаются в шею лошади кесаревны и в плечо и грудь Грозе...
Мгновения сосредоточенной рубки. На мечах они нам не противники. Шестеро уцелевших уходят галопом. Пехота стреляет им вслед, и кто-то припадает к холке коня, кто-то медленно валится...
Плевать.
Алексей спрыгнул на землю. Земля спружинила, будто была всего лишь травяным ковром поверх трясины.
Отрада стояла на коленях над умирающей подругой.
В Грозу попало четыре стрелы. По меньшей мере одна прошла через средостение. Лицо девушки было голубовато-серым, веки казались черными. Она судорожно изгибалась, будто пыталась откашляться. Низ лица был весь в крови, изо рта выдувались кровавые пузыри.
Она из последних сил, одолевая нечеловеческую боль, одолевая смертную тоску, пыталась что-то сказать, но сказать уже не могла.
Рука ее будто сама собой проделала сложный путь между торчащими из плоти древками, нашла нужное и сжалась...
Кровь изо рта хлынула волной. Гроза выгнулась и
забилась судорожно. Глаза ее раскрылись в ужасе перед чем-то, что невыносимее жизни. Вокруг с топотом носились кони. Отрада уткнулась лицом в ладони и зарыдала.
- Бой! - закричал Алексей ей на ухо. - Бой! Продолжается!
- Да! - закричала она в ответ. - Бой! Будьте вы все! Прокляты!
Мы и так прокляты, подумал он.
Рука мертвой Грозы разжалась. Она была полна крови. Все вокруг было в крови. Но в этом малиновоалом что-то чернело. Алексей тронул.
Брошь? Значок?
Старое серебро. Крошечный лев, похожий на котенка в парике.
От броши исходило нечто такое, что на миг превратило его в ледышку. В снежного великана.
Он взял брошь - вместе со сгустками крови. И так же, не боясь испачкать, вообще не боясь ничего, приколол ее на грудь кесаревне. Какой-то позавчерашней, давно утратившей смысл памятью он помнил эту грудь - но иначе. Он помнил ее, однако сейчас это не имело значения. Он любил эту женщину, но сейчас не имело значения даже это...
- Бой, - повторил он, слыша свой голос со стороны: хриплый грязноватый фальцет.
Кесаревна положила руку на брошь. На миг под ее ладонью оказалась и его рука...
- Будьте вы все прокляты, - повторила она безнадежно.
Чума на оба ваших дома, сказал смертельно раненный Меркуцио, я из-за вас стал пищей для червей...
Делалось темно.
Все произошло как-то очень одновременно, будто специально репетировалось: кесаревич Войдан вдруг взялся за горло и захрипел, к нему бросились цирюльник и врач, дежурившие здесь, - и тут же тонко, по-заячьи, закричал Якун.
Его не успели поддержать, он упал на спину, устремляя в небо вытянутые руки с кривыми тонкими темными пальцами, и затрясся. Пена выступила на губах...
И тут же сам Рогдай почувствовал удар. Он не сумел бы описать свои ощущения: удар прошел сквозь него, не задержавшись ни на миг, и вроде бы ничего особенного не произошло... вообще не произошло ничего такого, что можно было бы описать словами. Просто вот Рогдай был до удара, а вот - после.
Но это "после" касалось многого.
Будто бы прошло сто лет...
Когда-то у него была победа. Ну... почти победа.
На огромном пространстве впереди его армия попрежнему гнала и уничтожала противника. Но это уже не значило ничего.
Над горизонтом - там, на севере, - протянулась густая черная полоса. В лицо ощутимо потянуло ветром.
У ветра был запах свежерасколотого кремня.
Венедим вел своих вверх по течению реки. Трупы врагов по берегу навалены были грудами. Когда же это мы успели стольких положить...
Ложе реки было свободным. Кто перебрался на южный берег, тот бился сейчас наверху. Кто не успел - погибал под клинками и стрелами прорвавшегося хора, под копытами конницы. Маленькая стража у моста сопротивления не оказала, бросила оружие на землю. Им тут же отрубили большие пальцы на руках и показали дорогу в обоз...
На южном берегу все еще лязгало железо и бились щит о щит. Но северный берег был уже пуст. Даже шальных, пущенных наудачу стрел не прилетало оттуда, и звуков боя не стало слышно. Венедим имел достаточно опыта, чтобы сказать: это победа. И, опять же, достаточно, чтобы не расслабляться. Пока не опустится тьма, победа не может считаться достигнутой...
Что за?..
У него было отшлифованное годами чувство времени. Оно говорило: до сумерек еще почти три часа, до настоящей темноты - пять.
Но сумерки уже наступили. Так бывает, если небо обкладывают многослойные тучи.
Небо над головой - чистое...
Дрогнула земля. Долгий звук, как от каменного обвала в горах, дошел по ногам.
На миг стало очень тихо. Будто бы даже бойцы остановились и замерли, прислушиваясь.