- Какого черта он печку топит?
- Это не печка - камин.
Я подумал, что принципиальной разницы нет, и бумага одинаково хорошо горит, что в печке, что в камине. Но ничего Полине про это не сказал... А сказал:
- Сидите в машине, Полина.
И поперся в дом. Героя изображать.
Глупо. Но над трубой вился дымок, и я понимал, что алкоголик - заика убийца Федька Троцкист жжет рукописи, которые не горят. А они горят. Еще как горят!.. И еще он жжет улики, которыми можно привязать Федора Островского к убийству майора ФСБ Гребешкова.
Я вошел в дом. Я вошел в дом и закричал:
- Островский!
Мой собственный голос показался мне чужим... Если сказать по правде, мне было довольно страшно. Я не знал, сохранил ли Федька ружье, подаренное покойному папе Григорием Васильевичем Романовым. По идее он должен был бы избавиться от ружьишка. Но хрен его знает...
- Островский!- закричал я.- Федор! Где вы?
Я стоял в просторной, но захламленной прихожей. В нее выходило три двери... За которой из них Федька, я, разумеется, не знал.
Внутри дома что-то упало. Стул, кажется, или какой-то другой деревянный предмет... Средняя дверь распахнулась, и из проема на меня выглянул Троцкист.
В левой руке он держал ружье с очень короткими стволами.
- Явился?- спросил Федор.- Явился, да? Н-на хер т-ты сюда явился?
Я молчал. Нужно было что-то ответить, но я молчал... За спиной Островского была большая и мрачная комната. Посредине на огромном овальном столе лежал коричневый рюкзак и стояла бутылка водки. Кажется, початая. На заднем плане горел камин.
- Смерти ищешь, журналюга?- спросил Троцкист.
- Не дури, Федор,- сказал я через силу. Стволы гипнотизировали.
На улице хлопнула дверца машины.
- Суки, суки,- выкрикнул Федор и быстро закрыл дверь... Щелкнул фиксатор замка.- Хуй вам, с-суки!- закричал Островский из-за двери.- Я их жечь б-буду.
По с-страничке... Одну за одной. Понял, Обнорский?
- Не дури, Федор,- повторил я.
В прихожую вошла Полина.
- Что?- сказала она,- Что?
Просвистело, громыхнуло. В верхнем углу дверной филенки образовалась дыра размером с футбольный мяч... Забей гол Японии! Я сбил Полину с ног, прижал к полу... Нормальное кино. Я ждал второго выстрела, но его не было. Сверху сыпалась какая-то труха, пыталась встать Полина.
- Лежи, дура,- прошептал я.
- Пустите,- сказала она.
- Лежи, говорят... Шмальнет над полом, и все - салют Мальчишу!
Я ждал второго выстрела, но его не было. Я сказала Полине в ухо: выползаем,- и пополз вон, собирая на светлые джинсы пыль. Следом выбралась Полина...
- Забей гол Японии,- сказал я.
- Что?- сказала она.- Какой Японии?
- Японской... Ты зачем пришла? Я тебе велел в машине сидеть.
- Не ругай меня, Андрюша. Мне очень страшно... Он нас убьет?
- Будешь соваться - убьет,- пообещал я.- Милиция тут есть?
- Кто?
- Милиция, Полина... Ми-ли-ция.
- Наверное,- неуверенно сказала она.
- Иди ищи.
- А ты?
- А я тут погуляю,- ответил я.
Полина пошла по дорожке. Два или три раза оглянулась... Красивая женщина, подумал я.
Она ушла. Я поднялся с крыльца и пошел вдоль дома. Я обогнул дом... Одно окно гостиной было плотно зашторено, но во втором между шторами был просвет. Я осторожно заглянул. Островский стоял ко мне спиной, пил водку из горлышка. Пламя камина освещало темную комнату.
Островский поставил бутылку на стол, взял со стола тетрадку. Вырвал из нее листок, скомкал и вытер им лицо. Потом швырнул листок в камин. Комочек бумаги вспыхнул... Рукописи, значит, не горят?
Признаюсь мне хотелось задушить Федьку - этого маленького подленького Геростратика, страшную "жертву режима"... А если не задушить, то хотя бы разбить морду.
А Федька вырвал вторую страницу, потом третью. Ах, как они вспыхивали! Я постучал по стеклу - Островский сразу обернулся, схватил со стола ружье... Я присел, крикнул:
- Федор! Федор, давай поговорим.
Сверху меня осыпало стеклом и щепками от рамы. Просвистела дробь... Вот ведь сволочь какая!
- Эй, Об-обнорский!- закричал Федька.- Т-ты живой?
- Живой я, Федя. Хватит тебе стрелять-то. Выйди, поговорим.
- Д-да вот хуй т-тебе в обе руки.
Я выглянул - Федор стоял возле стола и заряжал ружье.
- Федор,- сказал я.- Брось ты на фиг... давай накатаем явку с повинной.
Островский захлопнул стволы и вскинул ружье. Я присел.
- С-сейчас я с-сожгу этого Т-т-троцкого, а потом п-пришью тебя, Об-обнорский. Ты м-мудак.
- Мудак я, мудак,- согласился я совершенно искренне.- Давай поговорим спокойно.
- П-пошел на хуй!- ответил Федор и снова засадил в окно. На этот раз дробь перерубила раму...
Вот так мы и общались, пока не приехала милиция. Три дюжих мужика в бронежилетах и с автоматами приехали на УАЗе и стали кричать, чтобы Федька выбросил ружье в окно, а сам выходил на крыльцо... А Федька в ответ кричал, что пусть менты у него отсосут.
- Ты сам у меня отсосешь, гнида,- сказал старшина и швырнул в окно дымовую шашку. Секунд через двадцать дверь распахнулась и на крыльцо вышел Федор.
В руке он держал ружье с наполовину отпиленными стволами.
- Бросай ружье!- закричал сержант, направляя автомат на Федьку. Федька приставил стволы к левой стороне груди.
- Смотри, Поля,- сказал он и нажал большим пальцем на спуск.
- Федор!- закричала Полина.
Тело Федора швырнуло в дверной проем.
Сержант снял каску и вытер рукавом лицо.
***
- Репортеры,- сказал Повзло.
- Я знаю,- ответил я.- Без мобильной связи работа отдела может быть парализована.
- Тебе до фонаря?
- Нет.
- А мне кажется, Шеф, что тебе до фонаря,- сказал Коля.- Сидишь, уткнулся в бумажки какие-то...
- Это не бумажки. Это, Николай, письма Льва Троцкого.
- Ни хрена себе! Письма?
- Письма.
- Троцкого?
- Троцкого.
- Подлинники?
- Они.
- Так ведь это же бабки!
- Еще какие.
- Ай-ай-ай,- сказал Коля и письма сграбастал.- Раз, два, три... Ага, семь штук.? Сколько же они могут стоить?
- Не знаю,- ответил я.- Дорого...
- Так, так, так,- сказал Коля.- Это же другой коленкор... Это же просто я не знаю что такое. Это вам драй унд цванцих, фир унд зибцих, а не клад Косинской!
Я, блин, найду коллекционера из небедных евреев и...