- Как же так? Я спрашивал у Немчинова. Он мне сказал: Цицерон, язык без костей.
- Немчинов,- тихо ответила Полина,- не видел его после тюрьмы. Федька подхватил там какую-то инфекцию, чуть не умер... В результате стал очень сильно заикаться. Но в "демократических" кругах Федька всем говорил, что заикается потому, что его избивали на допросах чекисты...
Я почувствовал себя полным дураком.
Я всегда считал, что заикание бывает либо врожденным, либо появляется в детстве после сильного испуга. Я сам учился в первом классе с мальчиком, который стал заикой после нападения собаки... Но мне и в голову не могло прийти, что эта напасть может поразить взрослого мужчину.
Все стало на свои места. Образовалась цепочка, в которой еще не хватало нескольких звеньев, но это уже не имело принципиального значения.
- У Островского,- спросил я,- есть ружье?
- Нет,- ответила Полина. Она, в отличие от своей матери, все уже поняла.- У Виктора Федоровича, отца его покойного, было... Сам Романов ему дарил.
Вот так! Сам Григорий Васильевич Романов подарил секретарю обкома Виктору Федоровичу Островскому ружьишко... В апреле 2001 года Федор Викторович Островский расстрелял из этого подарка офицера ФСБ.
- Федор,- снова спросил я,- знал адрес Олега Гребешкова?
- Конечно,- сказала Полина,- Олег адрес не менял... Сто лет в этой квартире. Мы у него пару раз Новый год встречали. Еще студентами.- Она замолчала, потом прошептала: - Неужели... Федька?
И зажала рот рукой. И ужас отразился в глазах. Я ничего не ответил. Во-первых, я не знал ответа. С вероятностью девяносто девять процентов Гребешкова убил Федор. Троцкист. Но не исключено, что не сам, а кого-то навел... Маловероятно, но один процент оставим... Во-вторых, я был почти уверен, что доказать вину Островского будет невозможно. Следов в квартире Олега он не оставил, свидетелей нет. Ни одна экспертиза в мире не сможет "привязать" дробь к конкретному стволу...
А все остальные факты - косвенные, любой, даже начинающий, адвокат развалит обвинение в пять минут. Троцкист - неуязвим для Фемиды.
Я стоял на детской площадке в окружении трех женщин разного возраста и молчал. Тамара Леонидовна, Полина и Янка смотрели на меня... Янка сосала палец, слегка покачивались качели на ржавеньких опорах.
- Не соси палец,- сказала Тамара Леонидовна и шлепнула Янку по руке.
- Ба-а, укоризненно протянула Янка.
И в этот момент заверещал мой сотовый. Мне ни с кем не хотелось говорить, я думал о подлом и неуязвимом Троцкисте... Мне ни с кем не хотелось говорить, но механически я вытащил трубу. И услышал голос Троцкиста!
Если бы он позвонил хотя бы на десять минут позже! Или хотя бы на пять... Все могло бы быть по-другому.
- З-здравствуйте, Андрей,- сказал Троцкист.
Меня обдало жаром. Меня просто окатило горячим потоком... И я ответил:
- Здравствуйте, Федор.
В трубке повисла тишина, и мне показалось, что я ощущаю, как скручиваются от напряжения соединяющие нас радиоволны.
- Ну,- сказал я,- что же ты замолчал, Федя? Ты же хочешь потолковать о трофеях с квартиры Олега Гребешкова?
Охнула, зажимая рот рукой, Полина.
Замерли качели.
- Ну, Федя, что молчишь?
- Ка-ка-какой Ф-ф-ф...- донеслось из трубки и я передразнил его:
- М-молочник, кефиру...
Я уже взял себя в руки и понял, что совершил под влиянием эмоций глупость.
Неслыханную и непростительную глупость. Пока Островский не знал, что его инкогнито раскрыто, он чувствовал себя в относительной безопасности... А вот что он предпримет теперь?
- Слушай меня внимательно, Островский,- сказал я.- Ты наделал ошибок. Теперь у меня на руках железные факты. У тебя один выход - написать явку с повинной. Понял?
Несколько секунд он молчал, а потом зло произнес:
- О-отсоси, пидор гэбэшный. Хуй тебе за щеку...
Странно, но он почти не заикался...
В трубке пошли гудки отбоя. Я зло захлопнул "эриксон". Островский действительно жил недалеко - на Светлановской площади. Езды всего-то на пять минут, но сначала мы задержались потому, что Полине нужно было переодеться, а потом меня тормознул гаишник. Я совал в его лицо (извините - в мурло) удостоверение, говорил, что речь идет о жизни и смерти, но страж дорог был непреклонен.
Короче, мы потеряли минут десять.
Я долго звонил в дверь квартиры Островского. Полина сбивчиво объясняла мне, что эта квартира досталась Федору после раздела с сестрой квартиры отцовой, "номенклатурной"... Я звонил и понимал, что впустую, что Федька уже слинял. Я несколько раз набрал номер его домашнего телефона, но трубку никто не снял. Спустя пару минут из соседней квартиры выглянула голова в бигудях, и толстая тетка сказала:
- Чего трезвоните? Ушел он. Уехал.
- Когда?- спросил я.
- Недавно... с четверть часа.
- А... куда?
- А он мне докладывает?- огрызнулась тетка. Потом увидела лицо Полины и добавила другим тоном: - На дачу, наверное... с рюкзаком был, спешил сильно.
- Вы знаете, где эта дача?- спросил я Полину. Она кивнула. И мы поехали.
В душе я материл себя: какого черта?? Какого черта я еду на эту дачу? Ведь Островский может рвануть куда угодно: к собутыльникам, к троюродной тетке в Кривоколенск, к черту на рога, в пустыню Гоби... Я материл себя, но поехал в Рощино.
Я отлично понимал, что все делаю неправильно. Все делаю не так, как учу своих студентов. Что озлобленный Федька Троцкист опасен и, возможно, вооружен...
По уму надо было бы просто позвонить в ФСБ: вот убийца вашего сотрудника. Берите. Колите. Но я поехал в Рощино.
Раньше поселок Рощино был "заповедником", в котором паслась советская элита. Простому смертному здесь делать было нечего... Времена переменились, и "элитарность" стала определяться не номенклатурной расфасовкой, а толщиной бумажника, но поселок Рощино все равно остался не для простых смертных.
Фазенда бывшего партаппаратчика выглядела неухоженной. Лохмотьями облезала краска на фронтоне, у самого крыльца "колосились" лопухи... Но над трубой вился дымок! Этот дымок мне сразу не понравился. На кой, спрашивается, хрен, топить печку при двадцатиградусной жаре?
- Что?- спросила Полина.