*

Меня высадили у какого-то большого дома из красного кирпича. Других строений видно не было - кругом лес.

- Пойдемте, - вежливо сказали мне сопровождающие. - Шеф велел накормить вас обедом.

Я подумал, не стоит ли объявить голодовку. Но потом решил: не стоит. На голодный желудок и думается плохо, и далеко не убежишь, если что.

Обед оказался совсем не плох. Но после него меня страшно потянуло в сон. И я провалился в небытие.

Сколько длился мой сон, я не знаю.

Иногда я почти просыпался, но голова оставалась тяжелой, а сознание мутным. В один из таких коротких моментов почти ясного восприятия действительности я вдруг обнаружил полное отсутствие на себе брюк. В связи с этим в моей голове стала зарождаться какая-то неприятная мысль, но родиться так и не успела. Я заснул снова.

Во сне ко мне приходили коллеги.

В основном женщины нашего агентства. Валя Горностаева смотрела на меня немигающим взглядом - такой взгляд бывает у нее в минуты тяжелых душевных переживаний или решения серьезных нравственных проблем.

Я видел, как ее длинные пальцы с дрожью вытаскивали сигарету из пачки, как Валя кому-то сказала: "Вот дерьмо-то..." В тот момент я почувствовал такую признательность к коллеге, что решил, как только представится возможность, выпить с Валентиной на брудершафт, не меньше.

Потом Горностаеву заслонила наш главный архивариус Агеева. Марина Борисовна с громким всхлипом уткнулась в нелюбимый ею клетчатый пиджак шефа, сломав при этом оправу своих супермодных очков.

Следующей появилась сотрудница репортерского отдела Светочка Завгородняя. Вела она себя по меньшей мере возмутительно. Склонясь надо мной так, что ее глубокое декольте отрыло моему взору совершенно захватывающее зрелище, она принялась яростно хлестать меня изящной ручкой по щекам, приговаривая:

- Модестов, Паганель хренов, вставай! Очнись, я тебе говорю.

Пощечины были настолько болезненны, что я поморщился и открыл глаза.

Надо мной возвышался Ковальчук, который своей тяжелой и малоизящной рукой приводил меня в чувство.

Контраст между красавицей Завгородней и небритым оперативником был настолько разителен, что я, застонав, снова закрыл глаза. Но очередная пощечина дала понять, что парад звезд нашего агентства закончился.

Ковальчук и еще два человека, лица которых мне были слабо знакомы, подхватили меня и потащили куда-то. Их грубая брань чем-то напоминала мне "Турецкий марш"...

***

Позже выяснилось, что своим освобождением я был обязан педантичности Спозаранника, суровости Обнорского и оперативности Ковальчука.

На следующий день после той тусовки для избранных, на которую я ушел, никого в агентстве об этом не предупредив (а чего предупреждать - обычная пресс-конференция), Спозаранник рвал и метал. Московские коллеги из "Старой газеты" ждали мой материал о Сухареве и звонили с периодичностью в пятнадцать минут, заявляя, что расходы на оплату междугородних разговоров отнесут на счет агентства. А от автора, то есть меня, не было ни слуху ни духу. Тогда мой непосредственный начальник настрочил докладную Обнорскому, заявив, что снимает с себя всякую ответственность за такого безответственного подчиненного.

Выяснение должностных обязанностей между начальниками разного ранга переросло в громкую перепалку, на шум которой сбежались почти все сотрудники агентства.

Будь я на месте, я бы тоже прибежал. Поскольку происходившее уникальная возможность собственными ушами услышать, как интеллигентный Спозаранник с логикой математика и лексикой завязавшего бандита доказывает Обнорскому, что он, Спозаранник, - чист аки дитя перед первым причастием. Это при том, что девиз Обнорского - "Шеф всегда прав, а когда он не прав - см. пункт первый".

Словом, посмотреть было на что.

В какой-то момент, разумеется, перешли на личности, в основном на мою. В общем, все складывалось для меня крайне неудачно. Но потом тихая Аня Соболина неуверенно произнесла: "Знаете, а на Мишу Модестова это совсем не похоже". В воздухе повеяло тревогой.

- Чем занимался Модестов в последнее время? хрипло спросил шеф Спозаранника.

- Сухаревым.

- Это что-то с авторскими правами связанное? - уточнил Обнорский.

- Да. Вчера он отправился добывать какой-то эксклюзив по этому поводу, - сказал Спозаранник.

- Куда отправился?

- Он не сказал.

- И не объявлялся после этого? - спросил Обнорский.

- Не объявлялся, - ответили ему.

- Быстро свяжись с источниками Модестова, - бросил Обнорский Спозараннику, - раздай номера их телефонов сотрудникам. Может, кто из источников чего и знает.

Надо сказать, что база данных об источниках информации - строго секретный проект Спозаранника. Сведения о них он стряс со всех своих подчиненных и закодировал все в своем компьютере. Кроме Спозаранника, к этой базе никто доступа не имеет.

- Я не могу открыть всем источники информации, - ответил Спозаранник. Я за них расписывался кровью.

Обнорского прорвало. Тяжело надвигаясь на Спозаранника, шеф тихо, с угрозой произнес:

- Если ты, конспиратор-параноик, будешь играть в партизаны, я буду эсэсовцем.

- Хорошо, - побледневший Спозаранник направился к своему компьютеру. Только пусть все выйдут из кабинета.

Через несколько минут Глеб протянул Обнорскому листок с распечаткой фамилий и телефонов моих информаторов. Среди прочих там была и фамилия Ковальчука.

Не знаю, как уж так получилось, но Ковальчуку позвонил сам Обнорский.

- Это Обнорский вас беспокоит, директор агентства...

- Слышал, знаю, - Ковальчук был не в духе.

- У нас к вам вопросы.

- Вопросы обычно задаю я, - Ковальчук не был знаком со вспыльчивым и самолюбивым характером Обнорского.

Далее произошло то, что, в принципе, и должно было произойти. Шеф в популярных выражениях объяснил оперативнику, что старших нужно уважать, и вообще вежливость - неотъемлемое качество сотрудника органов внутренних дел. Ковальчук неожиданно смягчился:

- Что у вас там?

- Модестов пропал...

Дальнейшие поиски были делом техники. В офис к Сухареву снова нагрянули оперативники. Секретарша Вероника сообщила, что "все начальство на выезде".