Поехали по улице Ришелье, затем вдоль Бульваров.
Первым оружейником на их пути оказался Клоден.
У него в витрине лежало несколько пар шпаг.
Бенедикт обратился вполголоса к приказчику, которого он знал:
— Шпаги за мой счет; дайте их на выбор тем господам, что едут во второй карете.
Генералу Штурму показали три разные шпаги, и он выбрал из них наиболее подходившую его руке. Он спросил ее цену, и ему ответили, что за нее уже заплачено.
Обе кареты покатили дальше, до заставы Звезды, и выехали через ворота Майо.
Там они немного проехали вдоль внешней линии городских укреплений, а затем остановились у довольно пустынного места; оба офицера-зуава вышли из кареты, осмотрели ров и, найдя его вполне безлюдным, подали знак противникам, давая им знать, что они могут выходить.
В один миг четверо секундантов и оба противника подошли к подножию стены.
Площадка оказалась ровной, и на ней легко было провести предстоящий поединок.
Секунданты генерала показали шпаги Бенедикту (он еще их не осматривал).
Молодой человек бросил на них быстрый взгляд и увидел, что они были собраны для четвертой позиции, а это ему вполне подходило.
Впрочем, очевидно, такая сборка подходила и генералу Штурму, ведь он сам их и выбирал.
— На чем останавливается поединок? — спросили секунданты.
— На том, что один из нас будет мертв, — ответили и один голос оба противника.
— Снимайте верхнюю одежду, господа, — сказали секунданты.
Бенедикт отбросил в сторону свой сюртук и жилет. Его батистовая рубашка была так тонка, что сквозь нее просвечивала грудь.
— Готовы, господа? — спросили секунданты.
— Да, — одновременно ответили оба противника. Один из офицеров-зуавов взял шпагу и вложил ее в руку Бенедикту.
Один из двух прусских офицеров взял другую шпагу и вложил ее в руку генералу Штурму.
Секунданты скрестили обе шпаги на расстоянии трех дюймов от острия и, отступив назад, чтобы оставить противников лицом друг к другу, воскликнули:
— Начинайте, господа!
Едва были произнесены эти слова, как генерал, сделав шаг вперед с привычной стремительностью человека, достигшего мастерства в фехтовании, нанес два сильных удара по шпаге противника.
Бенедикт отскочил назад, затем, взглянув на боевую стойку генерала, прошептал про себя:
«О-о! Этот малый крепко стоит на ногах. Осторожнее!»
И он быстро переглянулся со своими секундантами, давая им знак, что не стоит беспокоиться.
Но в тот же миг, без остановки, действуя искусным нажимом на шпагу противника, генерал продвинулся вперед, напружинился и так резко перешел в атаку, что Бенедикту понадобилась вся его железная хватка, чтобы нанести боковой защитный удар, который, однако, как ни стремителен он был, не помешал шпаге генерала задеть плечо молодого человека.
Рубашка разорвалась под острием шпаги и слегка окрасилась кровью.
Ответный удар последовал мгновенно и был такой быстрый, что пруссак то ли по везению, то ли инстинктивно не успел прибегнуть к круговой защите и машинально ответил парадом из четвертой позиции, в которой он находился, вернувшись в боевую стойку.
Удар был отражен, но нанесен он был с такой силой, что генерал Штурм едва устоял на ногах и не смог перейти в контратаку.
«Хороший вояка, уж точно, — подумал Бенедикт, — с ним придется потрудиться».
Штурм отступил на шаг и, опустив шпагу, сказал:
— Вы ранены.
— Будет вам, — заговорил молодой человек, — обойдемся без скверных шуток. Столько церемоний с простой царапиной. Вы прекрасно знаете, генерал, что мне нужно вас убить. Слово есть слово, даже если оно дано мертвецу.
И он опять встал в позицию.
— Ты меня убьешь? Naseweis! note 31 — вскричал генерал.
— Да, я молокосос, как вы говорите, — опять заговорил Бенедикт, — но кровь за кровь, хотя вся ваша кровь не стоит и капли его крови.
— Verfluchter Kerl! note 32 — не сдержался Штурм, становясь багровым.
И, кинувшись на Бенедикта, он, атакуя из второй позиции, дважды нанес ему такие резкие и яростные удары, что молодой человек едва успел сначала два раза отскочить назад, а затем провести очень сильный, очень точный защитный удар снизу, но выбившаяся из-под ремня брюк рубашка у него была разорвана, и он ощутил холод клинка.
Опять появилось кровавое пятно.
— Ах, так! Вы, значит, взялись меня раздевать, — воскликнул Бенедикт, нанося противнику ответный прямой удар, который пронзил бы пруссака насквозь, если бы тот, ощущая себя слишком открытым, не пошел бы на сближение, уходя от этого удара; таким образом, гарды их сошлись, и оба противника оказались с поднятыми вверх шпагами лицом к лицу.
— Получи, — закричал Бенедикт, — вот это тебя научит, как воровать у меня ответный удар!
И прежде чем секунданты смогли их развести своими шпагами, Бенедикт пружиной отвел руку, а затем, словно ударом кулака, толкнул обе гарды прямо в лицо противнику, и тот, покачнувшись, отступил с разбитым и изуродованным ударом лицом.
Вот тогда началось представление, заставившее секундантов содрогнуться.
Штурм на миг отступил с полуоткрытым ртом, с сжатыми и окровавленными зубами, с пеной на губах, с налившимися кровью глазами, почти вылезшими из орбит, и все лицо у него стало фиолетово-красным.
— Lumpen Hund! note 33 — взвыл он, потрясая крепко зажатой
и руке шпагой и, собравшись, принял боевую стойку, напоминая готового к прыжку ягуара.
Бенедикт оставался спокойным, холодным и с презрением смотрел на противника, направив на него свою шпагу.
— Теперь ты мой, — сказал он торжественным голосом, — сейчас ты умрешь.
И он опять встал в боевую стойку, нарочито утрируя свою вызывающую позу.
Ждать ему пришлось недолго.
Штурм был слишком хорошим бойцом, чтобы открыто бросаться на противника; он резко выступил вперед, нанес по шпаге Бенедикта два удара, которые тот отбил так, что они пришлись словно по стене.
Ярость вывела Штурма из правильной боевой стойки, он нагнул голову, и это его спасло — по крайней мере в данную минуту.
Удар Бенедикта задел ему только плечо ближе к шее.
Появилась кровь.
— Ничья! — воскликнул Бенедикт, быстро принимая боевую стойку и оставляя между собой и генералом большую дистанцию. — А вот теперь решающая партия!
Генерал, находившийся вне досягаемости шпаги, сделал шаг вперед и, собрав все свои силы, нанес яростный удар по шпаге Бенедикта, а затем пошел в открытую, прямую атаку и выбросил вперед, на всю ширину шага, правую ногу.
Вся его душа, иначе говоря вся его надежда, заключалась в этом ударе.
На этот раз Бенедикт, твердо стоя на ногах, не отступил ни на шаг; он отвел шпагу генерала блестящим, исполненным по всем правилам, словно в фехтовальном зале, полукруговым ответным ударом и, крепко сжав сверху рукоятку, направил острие своей шпаги вниз и нанес удар противнику.
— Так-то лучше! — произнес он.
Шпага проникла в грудь сверху и вся целиком ушла в тело генерала, где Бенедикт ее и оставил, отпрыгнув назад, как тореадор оставляет свою шпагу в груди у быка.
Затем, скрестив руки, он стал ждать.
Секунду генерал еще стоял на ногах, шатаясь; он хотел что-то сказать — кровь залила ему рот, он сделал движение шпагой — шпага выпала у него из руки, и потом сам он, как вырванное с корнем дерево, рухнул и вытянулся на траве.
Бенедикт поднял глаза к Небу.
— Ты доволен, Фридрих? — прошептал он.
Полковой врач поспешил к телу Штурма, но тот был уже мертв.
Острие шпаги вошло пониже правой ключицы и вышло через левое бедро, пройдя через сердце.
— Черт возьми! — вскрикнул хирург. — Красиво убит человек!
Это восклицание стало надгробным словом Штурму.
КОММЕНТАРИИ
Роман Дюма «Прусский террор» («Le Terreur prussienne») посвящен нескольким эпизодам одного из этапов воссоединения Германии «сверху» (по выражению главы прусской дипломатии того времени Бисмарка — «железом и кровью»), а по сути дела, ее завоевания Прусским королевством в 1866 г. в результате войны с Австрией. Посетив в том же году поля сражений на западе Германии, Дюма написал злободневный роман-предостережение. В нем он пытался обратить внимание Франции на опасность формирования сильного единого немецкого государства у ее границ. Однако французское общественное мнение и французское правительство и сами хорошо сознавали эту опасность, что, впрочем, не помогло предотвратить ее и избежать разгрома Франции во Франко-прусской войне 1870 — 1871 гг., окончательно обеспечившего единство Германии.