Осваиваться в новой должности, привыкать к лодке иного типа Леониду Гавриловичу помогали семнадцать лет морской службы. А вот комиссаров на некоторые щуки присылали из сухопутных войск: политработников потребовалось на Тихий океан больше, чем могли набрать со старых флотов.
К нам на бригаду были назначены несколько выпускников общевойскового факультета Военно-политической академии - Скоринов, Кашин, Карпухин, Блюмкин... Всех их я вспоминаю с чувством глубокого уважения.
Море эти товарищи видели раньше лишь с берега или не видели вовсе. Не ждали, не гадали, что прикажут стать кадровыми моряками, да еще подводниками!.. Но это были настоящие большевики и настоящие военные люди, усвоившие раз и навсегда: их место там, куда послала партия. Надев морскую форму, они проявляли напористое стремление поскорее врасти во флотскую среду. И никаких жалоб, никаких сетований. А ведь, помимо желания стать своим человеком на корабле, имеет значение и физическая привычка к морю, которая не всегда легко дается. Как-никак все они были уже не в том возрасте, в котором хорошо начинать морскую службу... Но опасения за этих товарищей, если и возникали, были напрасными.
При первом же выходе подводной лодки Щ-119 в дозор ее застиг сильнейший трехдневный шторм. Когда она вернулась с позиции, комиссар Скоринов. малость осунувшийся, с усмешкой делился впечатлениями:
- Ничего, плавать можно. Лодка-то, оказывается, крепкая!..
Спокойный и обстоятельный Павел Иванович Скоринов зарекомендовал себя прекрасным организатором. Некоторое время, пока у нас не сформировался политотдел, он был старшим политработником по группе лодок.
Экипажам, пополнявшим бригаду, приходилось привыкать к установившимся у нас в базе порядкам. В том числе и к частым тревогам во всякое время суток с рассредоточением лодок по бухте.
Не все новички понимали, зачем нужно столько тревог, и я попросил Скоринова поконкретнее разъяснить людям, что дает каждая выигранная минута. Комиссар вместе с командиром Щ-119 В. В. Киселевым нашли для этого доходчивый способ, заставив краснофлотцев задуматься над кое-какими цифровыми выкладками. Доказывать, что возможен внезапный воздушный налет на нашу базу, не требовалось - все знали о не прекращавшихся инцидентах на сухопутной границе с захваченной японскими милитаристами Маньчжурией. Но Скоринов и Киселев попытались прикинуть, каким временем мы будем располагать для приведения себя в полную боевую готовность в случае тревоги. Если нападение произошло бы днем, следовало полагать, что береговые и островные посты смогут обнаружить противника минут за 10 - 15 до появления его над нашей бухтой (скорость самолетов была невелика, но и радиолокации еще не существовало). Минуты две ушло бы на оповещение постами штаба. И, пожалуй, почти столько же на прохождение сигнала у нас в бригаде... Не менее двух минут нужно, чтобы экипаж прибежал на свою лодку... А потом еще надо не только подать боезапас к орудиям, но и успеть отойти от борта плавбазы... Сколько останется на это времени днем и сколько ночью, краснофлотцам предоставлялось высчитать самим.
Арифметика получалась поучительная. С расчетами Киселева и Скоринова познакомились все лодочные экипажи, и это сыграло свою роль в борьбе за минуты и секунды. Рассредоточивать лодки удавалось все быстрее.
Еще задолго до конца зимы в бухте появились три малютки из 4-й морбригады А. И. Зельтинга. Эти лодки перевели сюда временно в целях освоения театра.
Малютки, предназначенные для действий вблизи побережья, имели водоизмещение всего по 160 тонн. Экипаж - полтора десятка человек. Но при всей своей миниатюрности это были настоящие боевые корабли.
Когда первые малютки базировались по соседству с нами под Владивостоком, порой казалось, что с этими лодками обращаются слишком уж осторожно. В море они не выходили больше, чем на сутки. Тем паче - в зимнее время.
Но к нам три лодки типа М поступили в оперативное подчинение именно зимой, в феврале. И я был уверен, что командующий флотом сделал это неспроста, хотя никаких особых указаний об их использовании не последовало. У нас в штабе сложилось мнение, что уместно проявить тут некоторую инициативу.
И когда малютки совершили несколько непродолжительных учебных походов (после каждого из них состояние лодок тщательно проверялось флагманскими специалистами), я приказал командиру М-16 И. И. Байкову приготовиться к выходу в дозор на трое суток. Банков смущенно возразил:
- Товарищ командир бригады, мы зимой столько плавать не можем...
- Вот и выясним, можете или нет. Готовьтесь.
Комиссар дивизиона малюток, прибывший с этими тремя лодками, связался со своим комбригом и доложил ему о полученном Байковым задании. Зельтинг, как дошло до меня уже потом, ответил комиссару в том духе, что Холостяков вряд ли забыл, какой по календарю месяц, и, очевидно, просто хочет проверить готовность.
А Банков в установленный срок явился с докладом о том, что лодка к походу готова.
И мы проводили малютку в дозор. Поблизости от назначенной ей позиции было на всякий случай приказано держаться одной из находящихся в море щук.
Ничего худого с лодкой не стряслось. Ночью она крейсировала в надводном положении, на день уходила под воду. Погружения и всплытия совершались нормально.
Через три дня М-16 вернулась к борту Саратова. Все лодки, стоявшие в бухте, встретили ее поднятыми, как на праздник, флагами расцвечивания. На фалах плавбазы взвился сигнал: Привет морякам! В последнее слово вкладывался особый смысл - оно читалось как бы с большой буквы.
Донесение о трехсуточном пребывании малютки на позиции в штабе флота восприняли, судя по всему, с удовлетворением. Байкову и его экипажу была объявлена благодарность. А ко мне пришел командир подводной лодки М-17 М. И. Куприянов.
- Весь личный состав просит, - заявил он, - чтобы и нас послали в дозор. Хотим тоже плавать по-настоящему!
Мы с начальником штаба бригады Бауманом уже решили: следующей малютке можно дать поплавать дольше - вплоть до полного срока автономности лодок этого типа. Но, конечно, приятнее было посылать того, кто сам рвется в такой поход.