Сколько Тулаев ни силился, а вспомнить так и не смог, смотрел ли хоть раз особист на часы.

- Последний вопрос можно? - встрепенулся Тулаев.

- Да, я вас слушаю.

- Скажите, а за сколько дней до ухода на боевую службу... ну, то есть в море, лодки загружают в свои контейнеры ракеты с ядерными боеголовками?

Особист посмотрел на Тулаева ироничным взглядом и с не меньшей иронией в голосе ответил:

- Боевые ракеты, а именно так правильно называются ракеты с ядерными боеголовками, находятся на каждой ходовой лодке постоянно...

- То есть и сейчас, когда они стоят у берега?

- У пирса, а не у берега... Да, когда стоит у пирса, боевые

ракеты тоже находятся на борту лодки, тов-варищ капитан

третьего ранга...

Когда он вышел из комнаты, она на глазах стала больше и светлее. Прошка выскребся из-за ног Тулаева, потянулся и неприятно замер, превратившись в скульптуру. Из приоткрытого иллюминатора донесся приглушенный собачий лай...

- И снова лай, - уже сидя в кабинете строевой части дивизии, самому себе сказал Тулаев, услышав опять ожившую стаю.

Бумаги Комарова были так скучны, что хотелось швырнуть их в шкаф и больше никогда не открывать. От них пахло пылью и мышиным пометом. Наверное, смотреть через окно на драку собачьей стаи из-за куска хлеба было интереснее, чем читать глупые, как под копирку написанные аттестации на Комарова.

- Стоп! - приказал себе Тулаев, наткнувшись взглядом на вперые увиденное в бумагах слово.

Перевернул самую пожелтевшую страничку. Это была аттестация за первый курс училища. Подписавший ее начфак единственный раз появился в папке, но аттестацию сочинил не хуже романиста. Ни одной казенной фразы, ни одного дурацкого утверждения типа "Делу КПСС предан". Живой рассказ о живом человеке: безволен, хитроват, ленив, любит занимать в долг, а потом не отдавать. И вместе с тем отличник, лучше всех несет дежурную службу, не укачивается в море. И еще одно слово. Очень важное, очень колкое слово.

Поддерживая его ногтем, Тулаев выписал себе на бумажку все предложение, в котором было это слово, и захлопнул папку. Голову резко бросило вверх, и он в чихе брызнул слюной по столу. Этот Комаров достал его даже издалека.

В другом шкафу Тулаев уже без труда нашел папку с личным делом Дрожжина. С кондовой фотографии на него смотрел почти близнец Комарова: усы, лоб с залысинами, такое же блюдце ордена, стандартная гирлянда медалек. Можно было играть в игру "Найдите пять отличий". До пяти Тулаев так и не дотянул. Спасли только усы. Они у Дрожжина оказалсь уже. Он подбривал их сверху на полсантиметра, не больше, но только от этого смотрелся пижонистее. Усы, кажется, сами говорили: "Сколько ж я дамских щечек общекотал!"

Аттестацию на него писал тот же начфак, в котором под черной флотской тужуркой умер Лев Толстой. Или, скорее, Чехов. Толстой все-таки не мог подмечать у грешных людишек то, что видел Антон Павлович. Через десятилетие с лишком мудрый начфак разглядел будущий развод его подчиненного. Во всяком случае, среди отрицательных черт значились: любвеобильность, страсть к компаниям и выпивке, лживость и стремление к показухе. Особист не зря хвалил Дрожжина за передовой опыт в развитии контрактной службы в его отдельно взятом экипаже. Положительные черты умело дополняли отрицательные: аккуратность в одежде, скрупулезное соблюдение личной гигиены и отменная память. Денег он в долг не брал, начфаку не врал, но и в отличниках не ходил. И, скорее всего, не жена ушла от него, а он от жены.

Возможно, это было совсем не так, но ощущение родственности к нему поослабло.

В кабинет сначала втек горько-сладкий запах духов, а через секунду после него - хозяйка кабинета. Казалось, что она вдыхает обычный воздух, а выдыхает аромат французских духов. Свежий макияж делал ее лицо до противного красивым. Красивее мог быть только фейерверк в ночном небе. От нее, как и от фейерверка, кружилась голова. Но если при салюте она кружится от того, что слишком запрокинута ввысь голова, то от хозяйки кабинета голову мутило и без запрокидывания.

- Вы закончили? - лениво спросила она.

- Я думаю, да.

Еще оставался третий старпом, но операция в далеком

Североморске и то, что его лодка числилась неходовой, делали

этого парня совсем неинтересным. Не хватало еще, чтоб у него

тоже оказались усы и залысины на лбу. Тогда бы Тулаев

запутался намертво.

- В таком случае я закрою строевую часть. Скоро обед.

Она сказала это таким тоном, будто намекала, что он должен пригласить ее на этот обед в какой-нибудь местный ресторан.

- А где вы обычно обедаете? - за него ответил оживший в душе придурок.

- Дома.

- Это тяжелый случай.

- Почему же?

- Тогда мне придется пригласить вас на обед к вам домой.

Она посмотрела на него с внимательностью миллионерши, наконец-то увидевшей в витрине товар, который стоит купить.

- А вы нахал.

- Я не махал, я дирижировал, - идиотской говорилкой из детства ответил за него придурок.

Ему, кажется, мало было Ларисы, на которую он натравил в припадке азарта.

- Простите, но если бы в ваших краях был "Метрополь", я бы пригласил вас туда, но в этих скалах...

Придурок положил руку на ее тонкие пальчики, коснувшиеся папок. Пальчики стали чуть тверже, чем до этого, но из-под мягкого плена не выскользнули. Он посмотрел на ее губы, увеличенные свежей помадой, и впервые заметил усики. Они легонько колыхались от ее дыхания, будто намекали, что именно их, а не губы, нужно поцеловать первыми.

Под окном старчески скрипнула тормозами "Волга". Собаки загавкали там яростно, точно больше всего в жизни не любили именно эти тормоза.

- В поселке, к сожалению, всего один ресторан. И тот дрянной, - с растяжкой произнесла она. - От него пахнет корабельными крысами...

- Значит, мы идем к вам? - сократил он вдвое расстояние до ее колышащихся все быстрее и быстрее усиков.

- А вы где остановились?

- Я-а?

Он впервые вспомнил о себе. Или это придурок вспомнил, что не он же один должен потом отвечать за последствия.

- Да, вы...

- В гостинице. Она, кажется, всего одна здесь...