Пружины дивана жалостно взвизгнули. Тулаев босиком прошлепал на кухню, по памяти набрал номер и попросил трубку, как только она ожила:
- Позовите, пожалуйста, Евсеева... Олега Евсеева.
- Это я, - тихо ответила трубка.
- Олег, здравствуй, это - я, Тулаев.
- Я вас сразу узнал, - обреченно ответил он.
- У меня к тебе просьба. Позвони вот по этому телефону, - он по памяти продиктовал номер. - Когда снимут трубку, скажи какую-нибудь ерунду. Ну, к примеру, "Позовите Колю". Чтоб ясно было, что ты ошибся телефоном. И это... да, нужно его голос записать.
- Товарищ майор, - жалобно попросил Евсеев. - Позвоните моему начальнику. У меня срочная работа.
Ухо Евсеева ныло от сотен игл, вонзающихся в него. Вот-вот по Москве с севера должен был ударить холодный атмосферный фронт, и ухо криком кричало, предупреждая его об этом. Тулаев ничего не знал об арктических страданиях собеседника и его отказ понял по-своему.
- Олег, за работу ты получишь премиальные. Поверь мне. Пока я буду дозваниваться до твоего начальства...
- Хорошо, - сдался он. - Я позвоню...
Трубка под пальцами Тулаева бережно легла на аппарат. Кажется, можно было передохнуть, но мухи-мысли догнали его и на кухне. Уже после кольцевой, в новой пробке, Межинский сказал что-то еще... Да, он сообщил о водителе той машины, что должна была увезти Наждака и сообщников с места ограбления. Его нашли сгоревшим. Хотя, точнее, нашли его обгоревшие кости, и по металлической коронке на шестом зубе опознали водителя. Тулаева передернуло. Казнь напоминала нечто средневековое, католическое, когда отступники от веры корчились в огне костров. Бежавший водитель - тоже своего рода отступник. От бандитской веры, от железной дисциплины, от тайны ограбления.
Виновато запиликавший телефон оборвал мысли.
- Это я, - радостно произнес Евсеев.
- Записал?
- Телефон не отвечает.
- А долго держал трубку?
- Десять зуммеров.
Пришлось попрощаться. Значит, Зак тоже не стал ждать гостей. Вчера уже у Садового кольца в салоне "жигулей" ожил телефон. Межинский, оставив на руле одну руку, нервно сорвал трубку, послушал ее и так же молча положил.
- Девица все-таки ушла, - после паузы произнес он. - Пока эта группа захвата раскачалась...
Тулаев неприятно ощутил, что у него медленно краснеют уши. Ни во дворе, ни уже сейчас, в машине, он не выдал, что знал, очень плотно, даже чрезвычайно плотно знал эту "девицу". Сказать-то, наверно, нужно было, но что-то странное, никогда прежде не испытанное, клещами сдерживало признание. Казалось, стоит открыть рот, и жизнь закончится. Нет, он не ощущал себя приобщенным через Ларису к банде, но то, что случилось между ними, сейчас, после всего, что произошло, виделось не частью следствия, а каким-то странным кусочком, который, как он ни старался, к общей ткани подшить не смог...
- Вот крыса! - ругнулся Межинский. - Это не ее квартира. Снимала она ее. Скорее всего, не из Москвы она родом.
Молчание Тулаева он воспринял как безразличие к этой сбежавшей Ларисе. Если бы он знал...
Теперь вот и Зак исчез. Сто процентов, что и он снимал квартиру.
Недовольно проурчавший желудок и трущийся о ногу Прошка напомнили о еде. Еда - почему-то - о марфинском шеф-поваре, и Тулаев бегом бросился в комнату. На столе из вороха бумаг вырвал листок с номером телефона, начинающимся на пятерку, и зашлепал обратно на кухню.
Начальник санатория узнал его сразу. Как назло, на бумажке не было его имени-отчества, и Тулаеву пришлось официальничать:
- Товарищ полковник, у меня к вам огромная просьба. Нельзя ли узнать по спискам, находился ли на излечении в вашем санатории примерно две недели назад гражданин Зак Валерий Савельевич?.. Можно?.. Очень хорошо... В приемном отделении?.. А какой там телефон?.. Вы дадите команду?..
Они сами мне позвонят?.. Нет, лучше я им позвоню...
После того, что произошло с Ларисой, он, наверное, уже никому в жизни не даст номер своего телефона. А может, поменять его? Дорогое удовольствие, да и какой в нем толк, если Лариса знает не только номер телефона, но и его адрес. Тулаев посмотрел на залитое густым желтым светом окно и только теперь, глядя сквозь стекло на улицу, вдруг понял, что он уже не снайпер. Он - мишень. Если в банде Наждака есть хоть один человек, кроме Ларисы, оставшийся на свободе, то Тулаев приговорен. Как там говорил исполняющий обязанности начальника Бутырской тюрьмы? Исключительная мера наказания? Кажется, так. Сокращенно - ИМН. Исключительная - значит, крайняя. После нее уже не будет ничего. Исключительная - значит, с исключением из всех списков. Из списков живущих. Искл - как щелчок затвора, как точка в конце повести. Собственно, каждая жизнь - это отдельная повесть. Она начинается с криков родившегося младенца. Почти у всех одинаково. А заканчивается по-разному. У кого-то эта "точка" - смерть в теплой постели, у кого-то дырка от пули. И нет двух одинаковых сюжетов, и нет двух одинаковых точек...
Звонок заставил Тулаева вздрогнуть. Под такое настроение могло быть только самое худшее. Кто-то проверял, дома ли он. Не хотелось, очень не хотелось ощущать себя мишенью, но Тулаев все же трубку снял.
- Да, - вместо обычного "слушаю" сказал он.
- Как себя чувствуешь, Саша?
- Нормально, Виктор Иванович.
Тиски, сжавшие грудь, ослабли. Может, зря он волновался?
Если уж брать по-большому, то не ради него велась вся та игра, в которую его ввернула новая служба.
- Ко мне приехать сможешь?
- Смогу.
- Есть материал для оперативного совещания.
- Понятно.
"Оперативки" у Межинского были какими-то странными. Все время один на один. А когда шел в отдел, думал, что будут собираться человек по десять, долго говорить, придумывать операции. Хотя, кто его знает, может, в Межинском все дело. Вот не любит он многоголосые совещания - и точка.
- Через сколько сможешь у меня быть?
- Я еще не завтракал, - заметил Тулаев сидящего у пустой миски Прошку.
- Уже пора и обедать.
- Я быстро.
- Хорошо. Я жду.
Трубка легла на телефон, а тревога осталась. Голос у Межинского был странным. Вроде бы спокойным, но в то же время и неудовлетворенным. Неужели наверху было мало спасенной американки?